Ищи врагов среди друзей - Воронин Андрей Николаевич - Страница 55

Остальное – твое, поскольку из всей группы сопровождения у меня остался только ты.

– Девятьсот тысяч? – не поверил своим ушам Пузырь.

– Да! А, что там, не будем мелочиться. Скажем так – миллион. В конце концов, если ты меня подведешь, я потеряю гораздо больше.

– Миллион, – зачарованно повторил Пузырь.

Блеск золота, до сих пор застилавший ему глаза, изрядно потускнел. С миллионом можно прожить до конца жизни припеваючи…

– Конечно, расставаться с тобой мне будет жаль, – снова угадал его мысли Самарин, – но и тебя понять можно. Кто же станет рисковать своей шкурой, имея за душой миллион?

Он снова наполнил стаканы, на этот раз почти по-русски – до половины, и поднял свою посудину вверх.

– Давай чокнемся, – сказал Владлен Михайлович. – Добро пожаловать в клуб московских миллионеров! Только сначала дело, не забудь.

– Про такое забудешь, как же, – пробормотал Пузырь, чокаясь с хозяином и залпом осушая стакан. – Черт, это же правда свихнуться можно. Миллион…

– Хорошая служба дорогого стоит, – заметил Самарин. – Еще раз подчеркиваю: все зависит от сегодняшней ночи. Либо ты вернешься в Москву миллионером, либо не вернешься вовсе.

– Ясно даже и ежу, – сказал Пузырь и встал. – Я пойду, Владлен Михайлович? Проверю инструменталку, трюм, то да се…

– Конечно, Алексей, ступай.

Когда Пузырь вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, Владлен Михайлович снова набил трубку и закурил. Дело было сделано: теперь на Пузыря действительно можно было положиться. Станет ли Пузырь миллионером – это, конечно, вопрос. Человек ведь, как известно, смертен, и Владлену Михайловичу почему-то казалось, что по дороге в Москву или в самой Москве с его охранником непременно приключится что-нибудь скверное, но, пока Пузырь жив, он будет сражаться за свой будущий миллион до последней капли крови.

Владлен Михайлович Самарин курил дорогой вирджинский табак, пил шотландский виски и продумывал предстоящий разговор с Дорогиным: до того, как парочка безбилетных пассажиров покинет борт «Москвички», Владлену Михайловичу нужно было узнать имя человека, который, по словам Дорогина, вел двойную игру. Самарин склонен был видеть в этом утверждении обыкновенную попытку выиграть время в надежде на случай, но не следовало сбрасывать со счетов возможность того, что это могло оказаться правдой.

Выйдя за волнорез, судно начало мерно подниматься и опускаться на пологих волнах, и это медленное колыхание убаюкало Владлена Михайловича. Зевнув, он покинул кресло, перебрался на койку, проверил, на месте ли положенный им час назад под подушку пистолет, и задремал, предвкушая скорое окончание этого уже успевшего надоесть дела.

Глава 16

Сергей Дорогин проснулся и открыл глаза.

Некоторое время он не мог сообразить, где находится.

Вокруг царила полутьма, разжиженная лишь слабым электрическим светом, пробивавшимся сквозь зарешеченное окошечко в стене. Вдоль стен узкой каморки, в которой он лежал, тянулись какие-то пустые металлические стеллажи. В каморке было душно, пахло железом, пылью, машинным маслом и ржавчиной. Стены и пол мерно поднимались и опускались, словно здание, в котором находился этот чулан, было живым и дышало.

Несколько секунд одурманенный мозг Дорогина бился над этой загадкой, пока до него не дошло, что он находится на корабле, который, видимо, уже вышел в море.

Это объясняло и железный пол, и вибрацию, и едва различимый гул, доносившийся откуда-то снизу.

В памяти всплыло название судна – «Москвичка», и все сразу встало на свои места. Он плыл в Турцию на корабле, принадлежащем Владлену Михайловичу Самарину, и, учитывая характер сложившихся между ним и Самариным отношений, можно было не сомневаться, что до Турции ему не доплыть.

Сергей попытался сесть, но не смог даже пошевелиться, и это окончательно прояснило ситуацию: он был связан по рукам и ногам и, судя по всему, вовсе не проснулся, а просто пришел в себя после инъекции какой-то дряни, которая вырубила его на несколько часов, а может быть, и на целые сутки. Было совершенно непонятно, день сейчас или ночь и сколько времени осталось у него в запасе.

Он попытался крикнуть, но из груди вырвалось только сдавленное мычание. Попробовав открыть рот, Сергей обнаружил, что тот заклеен – скорее всего все тем же лейкопластырем. Он был спеленут, как рождественский каплун, и не мог понять, где у него локти, а где кисти: вязавший его Пузырь как-то причудливо скрутил ему руки, заведя их за спину и притянув кисти к лопаткам. Дорогин застонал и откуда-то из-за спины услышал ответный стон.

На то, чтобы перевернуться на другой бок, потребовались почти все его силы. За это время он успел несколько раз подумать, а стоит ли вообще копошиться: ну, повернешься, ну, увидишь Тамару, а дальше-то что? Все равно где-то там, наверху, кто-то крылатый и очень озабоченный уже макает в чернильницу гусиное перо, чтобы раз и навсегда вымарать твое имя из списка живущих и внести его в список мертвецов. И он прав, пожалуй, этот озабоченный кто-то: похоже, Сергей Дорогин угодил в такую переделку, из которой уже не выбраться.

На ум пришла старая притча о лягушке, угодившей в кувшин с молоком. Если верить притче, лягушка барахталась в молоке так энергично, что сбила островок из масла. Надо полагать, подумал Сергей, молоко в кувшине было не порошковое, иначе никакой притчи не вышло бы, а вышла бы полная ерунда: барахтайся не барахтайся, а конец все равно один.

Вот как в данном случае, например.

Этот мрачный прогноз казался настолько правдивым и очевидным, что Дорогин, встретившись наконец взглядом с Тамарой, первым делом весело подмигнул ей. Тамара ответила ему безнадежным взглядом и слегка покачала головой – видимо, ей тоже все было ясно.

«Вот сволочи, – подумал Сергей, глядя, как глаза Тамары медленно наполняются слезами. – Поговорить напоследок и то не дадут. Связали и бросили, как два полена…»

Он почувствовал, что начинает злиться, и осторожно обрадовался этому: обычно злость заставляла его мозг работать с большей отдачей. Некоторое время он лежал неподвижно, на глаз прикидывая расстояние и рассчитывая траекторию, а потом начал совершать сложные движения всем телом, напоминающие движения выброшенного на берег морского животного. Это оказалось труднее, чем он думал, но в конце концов ему удалось подобраться вплотную к Тамаре и повернуться к ней спиной.

Заняв нужную позицию, он начал медленно, осторожно двигать скрученными за спиной руками, пытаясь хотя бы частично восстановить кровообращение и вернуть пальцам чувствительность. Это было примерно то же самое, что пытаться вдохнуть жизнь в упаковку свиных сосисок: пальцы оставались холодными, неподвижными и совершенно ничего не ощущали. Стиснув зубы от предчувствия этого последнего поражения, Сергей удвоил усилия, и через некоторое время понял, что близок к успеху: по связанным рукам побежали колкие мурашки, понемногу пробираясь от плечей к кистям, и вдруг руки свело страшной судорогой. «Это нормально, – скрипя зубами от боли, уговаривал себя Дорогин. – Это в порядке вещей. Мышцам просто недостает кислорода, вот и все. Сейчас это пройдет.»

Это действительно прошло, и он почувствовал, что может двигать пальцами. Еще ближе придвинувшись к Тамаре, он начал ощупывать ее лицо, по миллиметру подбираясь к пластырю. Наконец пальцы наткнулись на шероховатый клочок ткани, отыскали уголок и с третьей попытки вцепились в него мертвой хваткой. Дорогин всем телом подался вперед, отрывая пластырь, Тамара дернула головой, и Сергей услышал, как она тяжело, жадно задышала ртом.

«Только бы она не вздумала разговаривать, – подумал Дорогин. – За дверью могут услышать, и тогда пиши пропало.»

Тамара не стала разговаривать. Сергей давно убедился, что в минуты опасности ее мозг работал с расчетливой эффективностью, которой могли бы позавидовать многие мужчины. Он скорее угадал, чем ощутил, на своих омертвевших запястьях ее горячее дыхание, а затем – прикосновение сухих, покрытых запекшейся корочкой губ и, наконец, ее зубы, которые, скользнув по коже, принялись дергать, расслаивать и перекусывать веревку.