Кровавый путь - Воронин Андрей Николаевич - Страница 44

– А какое именно, можно узнать?

– С одной стороны, он стремится к работе, а с другой, он, как мне кажется, не совсем уверенно владеет темой.

– А какую тему вы ему предложили? – забеспокоился Богуславский.

– Он занимался ею в конце шестидесятых годов вместе с вами, – не моргнув глазом, отвечал японец, – «Выборочное действие вирусов на насекомых».

Богуславский настороженно молчал.

– Да-да, именно эта тема, которой вы занимались с ним или, правильнее будет сказать, с вами.

– Я не хотел бы говорить на эту тему. Извините, но у меня много дел, – Богуславский поднялся, давая понять японцу, что разговор окончен.

Японец же тем временем продолжал сидеть с портфелем на коленях и хитро улыбался.

– Прошло много лет и мне нечего добавить, – все еще соблюдал приличия Богуславский.

– Меня сейчас не Петраков интересует, меня интересуете вы, – и японец указал пальцем на Богуславского.

– Не понял…

– Записка лежит у вас в кармане и с самого утра она не дает вам покоя.

– Что вы имеете в виду?

– Записка, написанная вашим внуком Романом. Хотите я ее процитирую?

– Вы прочитали ее, когда она лежала на столе?

– Нет, он написал ее при мне, можете в этом не сомневаться.

– Где он? – выкрикнул Богуславский, чувствуя, как темнеет у него в глазах.

– Да не волнуйтесь вы так! С ним все в порядке, никто его не похищал. Он сам, абсолютно добровольно, принял на себя кое-какие обязательства. Вы же сами внушали ему приверженность к религии.

– Кто вы такой?

– Я назвался, доктор Фудзимото, представитель российско-японского университета. Вы умный человек, и я умный человек и не будем дурачить друг друга. Вы прекрасно знаете цену религиозным сектам и я знаю им цену.

– Где он?

– Не в Евангелии ли сказано: «Оставь отца и мать своих и следуй за мной». Если вы, Андрей Петрович, поведете себя правильно и согласитесь на сотрудничество, я обещаю вам, что Роман, а он не глупый парень, со временем разуверится в секте, вернется, так сказать, в лоно истинной церкви и в лоно семьи. Если же нет, то вряд ли вы его больше увидите.

– Да я сейчас… – закричал Богуславский.

– Что? – спросил доктор Фудзимото. – Что вы можете сделать? Звоните в милицию, в ФСБ.

Звоните! – японец поднялся, прошел к серванту и взял в руки телефонный аппарат с длинным проводом, поднес его Богуславскому. – И что вы им скажете?

Рука академика бессильно опустилась.

– Что вам надо?

– Сотрудничество. Вы владеете темой и можете повторить успех двадцатипятилетней давности.

– Не стану.

– И зря, – пожал плечами японец. – Вам, наверное, приходилось слышать о коллективных самоубийствах сектантов, о человеческих жертвоприношениях? К тому же учтите, люди идут на это абсолютно добровольно.

– Идите вон!

– Нет, – покачал головой доктор Фудзимото, – я посижу здесь. Мне Романа жалко. Думаю, недолго мне придется сидеть. Вам некуда больше деваться и вы согласитесь.

– Вон! – взревел Богуславский, бросаясь на визитера, забывая о том, что он старик, сил у которого еле хватает на то, чтобы передвигать собственное немощное тело.

Он наткнулся на выставленную вперед ладонь японца.

– Успокойтесь и подумайте. Подумайте хорошенько, чтобы потом не жалеть об упущенной возможности.

Глава 14

Роман Богуславский ни словом не обмолвился деду о том, что посещает собрания секты. Он знал отношение Андрея Петровича к альтернативным христианскому учениям, но, как человек молодой, предполагал, что за новыми направлениями будущее, а традиционная церковь доживает последние годы и уйдет вместе со старшим поколением вместе со свечами, ризами священников, иконами И старославянскими песнопениями. Он не осуждал деда, церковь с золочеными куполами – для стариков, а тусовки – для него самого.

Не один раз побывав в Америке, он имел возможность убедиться в правильности своих рассуждений, как говорится, воочию.

Решение уйти из дому пришло к нему, конечно же, не сразу. Навсегда оставлять деда он не собирался, знал, старик не переживет этого. Не раз на собраниях ему приходилось видеть, как люди, входившие в секту, передавали в общий фонд деньги, машины, недвижимость. Случалось и так, что продавали квартиры и целые семьи уезжали в Прибайкалье. Там, если верить проповеднику, являвшемуся представителем верховного учителя – гуру, в лесах располагалось несколько деревень, сплошь населенных сектантами.

Дома стоили там недешево, как средняя московская квартира. Строили их сами сектанты и продавали вновь прибывшим. Ни видеозаписей, ни фотографий этих деревень на собраниях никогда не показывали. Они были чем-то вроде легенды, чем-то вроде рая, о котором вспоминают лишь шепотом, наверное, потому, что он даруется человеку лишь после смерти.

Учение секты не отличалось оригинальностью.

Из всего святого писания в тоненькие брошюрки выбирались только те цитаты, которые были на руку руководителям. В основном, они касались бессребреничества и необходимости жертвовать всем ради веры. Зато уже от себя гуру через своих наместников обещал всем непременное спасение, а остальным, пусть даже искренне верующим в Бога, но не входящим в секту, и не желавшим перебираться из Москвы в Прибайкалье, обещал вечное забвение.

На первые собрания Роман ходил чисто из любопытства, так же, как и его дед, столкнувшись с сектантами на улице и заведя с ними душеспасительную беседу. Он-то собирался переубедить их, а они надеялись переубедить его. И как ни странно, победили не разум и не логика, а дремучее мракобесие. Победила вера тех, для кого христианство сводилось к двум-трем сомнительным постулатам. Но зато тем сильнее эти постулаты сидели у них в голове.

Придя на собрание, Роман увидел искренние взгляды верующих, проникся незатейливыми песнопениями и даже восхитился проповедником.

Тот говорил доходчивее, чем ведущие программ популярной радио музыки. Подкупал и восточный колорит богослужения. Курились благовония, во время молитв все садились на пол, сложив ноги по-турецки.

Эта искренность, открытость друг для друга увлекла Романа. Такое ему не приходилось видеть и ощущать в церкви. Там каждый приходил со своей болью, со своим взглядом на мир и оставался закрытым для соседей, открываясь только священнику на исповеди. А здесь все исповедовались друг другу, и отпущение грехов происходило автоматически, стоило лишь в них покаяться «брату во Христе и Учителю».

В его личную жизнь поначалу никто не лез.

Но Романа привели в секту, ясное дело, не случайно. Он подходил туда по всем параметрам. Установка для молодых людей, занимавшихся вербовкой, была проста: выбирать тех, кто хорошо одет, тех, кто следит за своим внешним видом, интеллигентных. С ними легче вести спор. Такие не откажутся от разговора, согласятся прийти даже чисто из приличия.

– Поскольку наше учение единственно верное, – убеждал вербовщиков проповедник, столичный наместник руководителя секты, – то рано или поздно извращенцы веры сдадутся в своей ереси. Нам не нужны бомжи и малоимущие. Эти идут к вере за деньгами, за благосостоянием.

Только обеспеченный человек может быть искренним в своей вере и убеждениях. Нельзя пожертвовать тем, чего не имеешь.

На Романа, как на потенциального члена секты, указал сам проповедник. Он три дня дежурил с вербовщиками на улице, пока наконец не заприметил Романа Богуславского на троллейбусной остановке. Проповедник указал на него пальцем и шепнул вербовщикам:

– Вот этого нужно уговорить во что бы то ни стало. Не получится за один день, отыщите его завтра. Не получится завтра, обрабатывайте его хоть всю неделю. Приведите его к вере.

Сказал и ушел. А вербовщики принялись за: дело. И Богуславский-младший согласился прийти на собрание, скорее, ради любопытства.

Первый месяц он все еще сохранял скептицизм в душе, наблюдая за происходящим как бы со стороны, чужими глазами, различал искренность и притворство, веру и ее симуляцию. Но потом произошло то, чего он никак не ожидал…