Смерть знает, где тебя искать - Воронин Андрей Николаевич - Страница 62

Лицо у Морозова было такое, словно он надеялся, что его не заметят.

Абеба распластался на стеклянной двери, бежать ему не удалось. И справа, и слева от него появились милиционеры. Эфиоп был самой колоритной фигурой из всей толпы, и стражи порядка решили, что непорядки начались из-за него. Если есть драка и рядом негр, значит, драка произошла из-за него.

Двое омоновцев не рисковали сейчас объяснять коллегам ситуацию. Наручники защелкнулись на запястьях эфиопа. Дорогин сам протянул руки, понимая, что ему не отвертеться. Тамара что-то пыталась втолковать милиционерам, но те лишь отмахивались от нее, мол, разберемся.

Белкина пересилила страх и стала рядом с телеоператором.

– Камеру только не разбейте. Она, между прочим, больших денег стоит.

Кассета уже перекочевала к ней в сумку, в камеру была всунута новая.

Омоновец сообразил, что оператор снял его, и сразу же рванулся к камере.

– Я тебе сейчас пленку засвечу! Оператор только улыбнулся.

– Это магнитная лента, возьми, засвети ее.

– Открывай камеру!

Оператор сообразил, что омоновец полный идиот, может и разбить камеру. Лучше самому отдать кассету, а потом как-нибудь из милиции ее выцарапать. А не выцарапаешь – и потеря небольшая. Он знал, за этот сюжет, покоящийся в сумке Белкиной, заплатят хорошо.

– Молодец ты, Белкина, – сказал он. – Откуда ты знаешь за день наперед, где начнется землетрясение?

– Профессия такая, – дежурной фразой ответила Белкина. – Не журналисты охотятся за новостями, журналисты их сами создают. Секрет лишь в том, как нужно свести нужных людей в нужном месте – и все произойдет само собой.

Она сказала это, когда милиция уже вела всех к зданию вокзала. Варвара бережно поглаживала сумку, в которой покоилась кассета.

– Все снял? – шепотом спросила Варвара.

– В лучшем виде! А ты боялась.

– Еще бы мне не бояться! Разбили бы камеру, мне бы потом никогда техники больше не дали!

– Тебе ее и так не дадут, когда увидят такую шикарную драку!

Шофер микроавтобуса дремал, положив голову на руль, и не заметил, что его приятеля-оператора потащили в участок.

– Сергей, я не исчезаю, – крикнула Белкина перед дверью участка, – вызываю подкрепление!

Омоновец нервно дернулся, услышав эту фразу, но Белкиной уже и след простыл.

– Кого ненавижу, так это журналистов, – сказал он милиционеру с вокзала.

– Кто ж их любит? Лезут, куда не просят. Небось и драки бы не случилось, не появись камера.

– Это точно, – усмехнулся оператор. Галичанин скалился, изрыгая нечленораздельный мат. Двух передних зубов не хватало, и слова смешивались со слюной. Один из милиционеров нес подобранный нож с выкидным лезвием.

Пока шло составление протокола, Белкина вызвонила-таки по мобильному телефону полковника Терехова и доходчиво изложила ему суть происшедшего в подземном переходе. О том, как она сама оказалась там, и то, что с ней был оператор, журналистка умолчала. Полковник же, хоть и был умным человеком, но, как каждый милиционер, не любил журналистов больше, чем свое начальство. Исключение составляла только Белкина, и то не благодаря профессии, а благодаря тому, что была обаятельной женщиной. Мечтой полковника Терехова, которой не суждено было осуществиться, о которой он никогда не говорил вслух и боялся формулировать ее мысленно в присутствии жены, было переспать с Белкиной.

И журналистка это чувствовала, а потому и эксплуатировала полковника по полной программе, ничего не обещая взамен.

– По гроб доски буду вам обязана, если приедете и поможете, – с придыханием произнесла Белкина в трубку. – Все, что хотите, к вашим услугам.

– Хочу… – ответил Терехов с чувством, – сейчас приеду.

И действительно, еще не все протоколы были составлены, еще шел разговор на повышенных тонах, а к вокзалу уже подкатила черная “Волга”, зарулила прямо под знак. Белкина опрометью бросилась от микроавтобуса к машине полковника. Она знала, в участок надо войти вместе с ним, тогда и ее слова будут стоить не меньше, чем слово полковника.

Терехов поступил мудро, приехал не один, а с непосредственным начальником милиции, расположенной на вокзале. Полковник Терехов был человеком умным и сообразил: единственное, чем можно козырнуть и вызволить друзей Белкиной, так это обещание. И он пообещал, похлопывая по плечу второго полковника.

– Знаешь, Василий Никитич, я тебе могу сказать одно: никто об этой драке, кроме участников и нас с тобой, знать не будет. В эфире сюжет пройдет, но без едких комментариев в адрес милиции. Понимаешь, если мы сейчас, вернее, не мы, а ты со своими ребятами начнешь сажать, у тебя будут неприятности. Я эту Белкину знаю, такая стерва, такая стерва…

– Это что, та самая Белкина, из-за которой прокурор повесился?

– Она самая.

– Ничего себе! – и полковник уже с нескрываемым восхищением и уважением посмотрел вначале на Терехова, а потом на Белкину, которая перебралась поближе к оператору, предусмотрительно оставив кассету в машине.

– Ты ее хорошо знаешь?

– У меня к ней свой подход.

– А нельзя ли сделать так, что бы сюжет вообще не появился на экране?

– Тут даже я бессилен.

– Ладно, сейчас разберемся.

Через десять минут дело было закончено. Оставили лишь галичан и надсмотрщиков, отпустили даже “афганца”, колесо в его коляске было погнуто, катилось с ужасным визгом и скрипом.

– Как это я раньше не додумался на ломаной коляске побираться, больше подадут. Скрип у людей нервы выматывает. Правда, Пушкин?

– Правда.

Вся одежда на эфиопе была изорвана. Плаща, который прикрывал рвань, он лишился, цилиндр истоптали, также отсутствовал один башмак. Но в глаза это не сильно бросалось – босая нога и без носка черная, как-никак эфиоп.

Когда все оказались на улице у микроавтобуса, Абеба потер ладонь о ладонь и сказал:

– Выпить бы сейчас за победу.

– Кого мы победили?

– Свой страх.

– Не знаю, как ты, Абеба, а я с самого начала не боялся, – сказал ветеран афганской войны. – В горах хуже приходилось. Особенно ночью. Ничего не видно, только грохот и вспышки.

– Думаешь, я сегодня много чего видел? Меня как схватили, а я ногой как дал! Видишь, ботинок даже прочь улетел?

Про ноги “афганцу” слушать не хотелось, и он отвернулся.

Дорогин понял, что надо сменить тему.

– Обсуждать драку – последнее дело. Правильно говорят: что после драки кулаками размахивать? А не выпить ли нам, друзья? – вновь поймав взгляд Тамары, которая после драки еще не проронила ни слова, он сказал:

– Всем женщинам, участницам конфликта и нашим боевым подругам, – цветы.

– Я! – выкрикнул Абеба.

– Что ты?

– Я знаю, где можно купить самые хорошие и дешевые цветы.

– Про дешевые мог бы и помолчать, – Дорогин взял его под руку, отвел в сторону, вручил деньги.

– Десять минут, – ответил Абеба, – и я вернусь.

Ждите.

Часов у Абебы не водилось уже лет десять. Но на вокзале этого добра хватает, и никто из прохожих не откажет подсказать, если эфиоп поинтересуется, который сейчас час. Даже забавно – эфиоп не просто грязный и вонючий бомж, а изображает из себя Пушкина, светоча русской поэзии.

В районе, прилегающем к Киевскому вокзалу, народу много. Каждый из этих тысяч людей чем-то занят. Кто-то ожидает поезда, кто-то спешит, кто-то курит, а некоторые просто бездельничают, наблюдая за суетой. Эфиоп торопился. Он двигался настолько быстро, насколько мог. Люди расступались, едва завидев грязного, оборванного человека выдающейся внешности.

– Вон, смотри, негр идет, – показывали пальцами колхозники, приехавшие из глухой провинции, откуда-нибудь из Кривого Рога в столицу России.

– Точно, негр!

– Пушкин идет! – хохотали другие.

– Фу, какой вонючий, мерзкий бомж! – брезгливо отворачивали носы и старались не смотреть в сторону Абебы интеллигентного вида женщины.

С Абебой никто не хотел столкнуться, отскакивали в стороны, наступали друг другу на ноги, иногда извинялись, а иногда ругались матом.