Закон против тебя - Воронин Андрей Николаевич - Страница 49

Обдумывание не дало никаких результатов: все, кто мог бы ей что-нибудь рассказать, таинственным образом исчезли, словно испарились в сыром знойном воздухе. В мозгу, как жирные навозные мухи, роились обрывки безумных мыслей и еще более безумных слухов о похитителях людей, которые, по словам одних рассказчиков, пьют из своих жертв кровь, насмотревшись фильмов про вампиров; другие с пеной у рта доказывали, что в городе и его окрестностях орудует банда, которая похищает людей, пытками заставляет их передать похитителям свое имущество, а потом пускает несчастных жертв на котлеты и мясные консервы, которыми бойко торгует в городских магазинах В эти знойные дни, казалось, сам воздух насквозь пропитался безумием, и подобные бредовые речи можно было услышать не только на рынке или в зале ожидания автовокзала, но и в коридорах налоговой инспекции, и даже в мэрии.

Со сторонниками этих идей спорили, да так, что дело порой доходило до драки. Говорили о маньяке, о чеченском следе, а самые здравомыслящие заявляли, что нечего приплетать чеченцев ко всему, что происходит в России: здесь всегда хватало своих отморозков, которые были бы не прочь организовать торговлю людьми. В этой последней версии Анне упрямо чудился какой-то проблеск, какой-то неясный намек на то, что в действительности произошло с Баклановым, его двоюродной сестрой Зойкой и десятками других пропавших без вести.

Анна курила сигарету за сигаретой, время от времени смачивая горло водкой, к которой Валентин Петрович Макарьев заведомо не имел никакого отношения, и упорно пыталась думать. Торговля людьми – весьма доходный бизнес. Это сверхприбыли почти без затрат, почти как в случае с выпуском поддельной водки. Что делает в таком случае умный человек?

"Стоп, – сказала она себе. – Стоп. Хватит вертеть хвостом. Хватит прятать голову в песок. «Что делает в таком случае умный человек…» Именно так ты поставила вопрос перед Баклановым – буквально теми же словами. Тогда, между прочим, ты держалась уверенно и с превосходством – этакая прожженная, циничная российская бизнес-дама. А теперь сидишь дома, хлещешь водку, дрожишь и притворяешься девочкой-фиалочкой: ах, я ничего не знаю, ничего не понимаю и всего боюсь!

Тогда, разговаривая с Баклановым, ты все очень правильно угадала и разложила по полочкам, и события только подтвердили твою правоту. Бакланов пошел к Макарьеву, чтобы выбить из него правду о Зойке, и в тот же день исчезли оба. Может быть, стоит еще раз обзвонить больницы и морги?.. Ох, дура ты, дура.

Какие больницы, какие морги? Бежать надо, со всех ног бежать на все четыре стороны из этого города, а ты сидишь на кухне, жрешь траву с уксусом и запиваешь это дело водкой, как будто у тебя все в порядке… Легко сказать – бежать. Бизнес за пару часов не свернешь, а бросить все на произвол судьбы хотя бы на неделю-другую, не говоря уже о месяце, – значит лишиться всего того, что добывалось потом, кровью и унижениями на протяжении последнего года. Вороватые продавцы, коллеги-конкуренты и ненасытная «крыша» в два счета растащат и пустят по ветру все, что, как говорится, было нажито непосильным трудом.

И потом, есть ведь еще Бакланов. Вполне возможно, что на самом деле его уже нет, но будем считать, что он есть. Есть он, есть Зойка, и есть банда мерзавцев, которые воруют людей и почти наверняка превращают их в рабов. Вот оно, начало двадцать первого века, того самого, про который мы писали школьные сочинения.

«Каким я вижу себя в двухтысячном году…» Вряд ли кто-то из школьников, сочинявших наивные сказки про светлое будущее, мог вообразить, что в двухтысячном году он станет рабом, занятым на производстве поддельной водки, от которой сотнями умирают люди."

Она поняла, что изрядно нагрузилась. Проснувшаяся в ней тяга к философским обобщениям была первым признаком опьянения. Помнится, в таком состоянии она могла часами сидеть на кухне в компании Бакланова, болтая, как они выражались, «за жизнь».

Легкая эйфория стирала, делала незначительными разногласия, казавшиеся непреодолимыми в беспощадно-трезвом свете дня. Сейчас, впервые за истекший год достигнув этого состояния, она задумалась: а были ли их разногласия на самом деле такими уж существенными? Может быть, если бы она повела себя чуть-чуть иначе, что-то утраченное могло бы остаться при них?

К тому времени, когда стоявшая перед ней на столе бутылка опустела на две трети, за окном уже стемнело.

В ту самую минуту, когда Анна Бакланова нетвердой рукой поднесла седьмую по счету рюмку, ее муж рывком втащил на платформу с формовочным песком поскользнувшегося на подножке Шибздика. В эту же самую минуту старший лейтенант Чудаков, стоя в прихожей покойного Макарьева, играл с кнопками японского телефонного аппарата. На жидкокристаллическом дисплее телефона один за другим высвечивались номера тех, кто звонил в квартиру. В памяти хитроумного аппарата хранилась сотня номеров, но, поскольку с момента смерти хозяина квартиры прошло не так уж много времени, Чудаков полагал, что интерес для него могут представлять не более десяти – двенадцати телефонов – те, что стояли в конце списка. Он аккуратнейшим образом списал их все в свою записную книжку, исключая те, что начинались с единицы – это были номера городских таксофонов.

Закурив, Чудаков пристроил записную книжку рядом с аппаратом и связался с телефонным узлом.

Представившись и назвав номер своего служебного удостоверения, он подождал, пока телефонистка проверяла указанные им данные, а затем продиктовал ей восемь оставшихся в списке номеров. «Записывайте», – после недолгой паузы сказала телефонистка, и Чудаков принялся торопливо строчить в блокноте, занося в него адреса и фамилии. Время от времени он прерывался, чтобы почесать искусанные комарами руки.

Закончив разговор, он положил трубку, бегло просмотрел список и удовлетворенно хмыкнул. Манохин оказался прав: овчинка стоила выделки. Теперь тот факт, что Бакланов вышел на Макарьева не сам, а с посторонней помощью, можно было считать доказанным. Более того, теперь Чудакову было известно имя этого помощника. Номер домашнего телефона Анны Баклановой стоял в его списке первым, то есть Бакланова звонила Макарьеву последней, если не сегодня, то наверняка вчера вечером. Зачем? Вероятно, чтобы узнать, как прошел разговор с ее супругом. Супруг-то пропал…

Чудаков дошел до туалета, бросил окурок в унитаз, спустил воду и вернулся в прихожую, на ходу закуривая новую сигарету. Он снова снял телефонную трубку и набрал номер Манохина. Тот ответил ему сам, и Чудаков обстоятельно изложил ему суть проблемы.

Манохин был зол и озабочен: сбежавшего Бакланова и его приятеля до сих пор не нашли, да вдобавок московские фрайера каким-то образом набрели на склад в Куяре, наворотили там дел и тоже ухитрились смыться. Впрочем, насколько понял Чудаков, с москвичами уже разобрались, а сейчас очередь была за Баклановым. Манохин, разговаривал коротко и отрывисто, и, как всегда в сложных ситуациях, с него мгновенно сползла личина благовоспитанного бизнесмена.

Чудаков слышал в трубке голос мелкого урки, чудом выбившегося в авторитеты.

Сообщение о том, что у Бакланова есть жена, которая, оказывается, жила отдельного от него и была знакома с Макарьевым, оставило Манохина равнодушным.

– Баба нам ни хрена не поможет, – сказал он. – Что она может знать, эта курица? Но подержаться за нее, может быть, и стоит. Возьми этих двоих дебилов – Большого и Маленького – и наведайся к ней.

Приглядись, пугни… В общем, действуй по своему усмотрению. В крайнем случае, заткните ей пасть и отвезите к Черемису.

– Мараться об нее, – брезгливо произнес Чудаков. – Ты, Андреич, все-таки не забывай, что я офицер милиции…

– Говно ты, а не офицер, – перебил его Манохин. – Мусор тротуарный, шестерка! Мараться он не хочет! Да тебе и не надо мараться. Для этого дела я тебе Большого и Маленького даю. А твое дело – поговорить с этой телкой и решить, что с ней делать. Это тебя устраивает, офицер хренов?