Дочь Голубых гор - Лливелин Морган - Страница 30

– Много богатства, – процедил он, – но только одна жена. – Повернув голову, он бросил взгляд на Эпону, стоявшую у него за спиной. – Ты жена для него? – Его глаза искрились неподдельным весельем.

Эпона почувствовала, что краснеет, начиная с шеи.

– Я не жена вождя, – ответила она. – Я принадлежу к семье его брата. – Чтобы скрыть внезапно охватившее ее замешательство, она предложила Кажаку ломоть хлеба, но вместо того, чтобы взять его, он схватил одну из длинных прядей ее волос и потянул вперед, так, чтобы она засверкала в отсвете пламени.

– Вот ваше богатство, кельты, – громко, на всю комнату провозгласил Кажак, показывая всем волосы. – Вот кельтское золото.

Ответом был всеобщий смех. Хотя всадники и внушали ужас, как если бы были воплощениями неких неведомых духов, кельты все еще не знали, как отнестись к диковинным чужеземцам, но этой своей шуткой Кажак сразу завоевал их расположение. Скоро они уже пили доброе греческое вино за него и его лошадей; в доме установилась поистине дружеская атмосфера. А поскольку люди Кажака так и не отважились войти в дом, наружу им вынесли амфору с вином, чтобы и они поучаствовали в пиршестве.

Едва достигнув околицы поселка, возвратившиеся с Соляной горы шахтеры услышали веселый смех и крики, доносившиеся из дома для гостей. Странное зрелище предстало их глазам: они увидели четырех стреноженных сыромятными ремнями лошадей в окружении целой толпы восхищавшихся ими кельтов. Другая толпа собралась перед домом для гостей: она окружала троих незнакомцев, которые сидели на земле, подогнув под себя ноги, как женщины, пили красное вино и распевали громкие, непонятные кельтам песни.

Шахтеры и чужеземцы уставились друг на друга.

Сидящие скифы смотрели на белокурых или рыжебородых гигантов, с глазами как озера и плечами как горные отроги, тепло одетых в длинные вязаные рубахи и кожаные накидки. Шахтеры же видели перед собой жилистых мужчин с кривыми от постоянной верховой езды ногами и с некогда белой, но посмуглевшей от жаркого степного солнца кожей. Их спутанные волосы и бороды были различных оттенков коричневого цвета – от почти черного до светло-каштанового, глаза карие, только у самого светлокожего из них были серые глаза. Невзирая на разницу в цвете кожи, на всех их лицах лежал одинаковый отчетливый отпечаток суровости, слегка смягченный сейчас выпитым вином. Но в них так и бурлила жизненная энергия; и кельтов, и скифов объединяла общая страстная любовь к жизни. Кельты были рады разделить вино с пришельцами, и это способствовало их сближению.

После того как все несколько раз приложились к чаре, незнакомцы стали друзьями; они отпускали грубые шуточки, которые можно было понять без особого труда. С помощью понятных и тем и другим слов и жестов они могли кое-как объясняться; выяснилось, что им всем претил греческий обычай разбавлять доброе вино водой.

Меж тем в доме для гостей Таранис начал расспрашивать Кажака о его родном крае. Особенно заинтересовал слушателей образ жизни его народа.

Кажак в таких словах объяснил свободное существование кочевников.

– Мы не строим домов, где нас могли бы настичь враги. Мы не ездим по дорогам. Лошади быстро везут нас куда хочешь. Сверни шатер, погрузи телегу, и айда. Нашел, что тебе надо, бери и скачи. Нашел женщину, которая тебе нравится, бери и скачи. Мужчины ездят на лошадях, женщины живут в кибитках и шатрах, работают, ведут себя смирно, – многозначительно добавил он, хотя никто и не уловил скрытого в его словах намека.

– А как вы содержите ваших жен? – спросил он.

– У нас есть лошади, овцы, другой скот. Мужчина со многими женами едет туда, где хорошая трава; там тебе сколько хочешь мяса, сыра, кобыльего молока для детей. Стада быстро переходят с места на место.

– Ваши женщины тоже ездят на лошадях? – полюбопытствовал Таранис.

– Нет, – коротко ответил Кажак, давая своим тоном понять, что не хочет продолжать разговор о женщинах. Он уже сказал о них все, что следовало.

– Вы сажаете какие-нибудь злаки? – спросил старый Дунатис.

Этот вопрос явно оскорбил Кажака.

– Копаться в грязи? Нет. Пусть другие копаются в грязи. Мы забираем у них зерно, и айда.

Окелос сидел по ту сторону костра от скифа; при этих словах он одобряюще кивнул головой и толкнул локтем молодого парня, своего соседа.

– Мы слышали, что прошлым летом несколько скифов возделывали землю в долине бойи, – заметил Таранис.

– Ложь, – презрительно процедил Кажак. – Настоящие скифы – кочевники. Как я.

Кернуннос подался вперед, безуспешно буравя скифа глазами.

– Ты ничего не сказал про духов. В каких святых местах вы почитаете высшие силы, если, как ты говоришь, вы берете и айда?

Кажак ухмыльнулся.

– Что за бог, какой нельзя брать с собой? У нас нет святых мест, мы возим своих богов с собой, так много лучше. И как может быть место святым?

Кернуннос почувствовал смутную тревогу.

– Расскажи нам о своих богах, – попросил он, изображая благожелательный интерес.

Однако Кажак ушел от ответа, сказав:

– Тебе это не понравится. Лучше ты расскажи Кажак о своих богах. Может быть, они сильнее, тогда Кажак будет приносить им жертвы.

Своим превосходным сказительским голосом Поэль назвал имена и описал Духов Огня и Воды, Гор и Рек, Скал и Деревьев, Полей и Злаков, Лесных Животных. Только когда Поэль заговорил о божестве, которому поклонялся Кернуннос, Кажак наконец откликнулся.

– Олень, да! – воскликнул он, ударив себя кулаком по бедру. – Олень хорошее животное. Кажак уважает оленя. Охотиться на оленя – очень полезно мужчине, становится быстрый и хитрый. Но олень не бог, просто животное. Мясо.

Кернуннос, жрец Оленя, метнул на скифа взгляд, полный с трудом сдерживаемой ярости. Отрицать могущество божества другого племени означало нанести оскорбление, заслуживающее самого глубокого презрения. Есть бессчетное количество духов, с которыми люди должны поддерживать самые хорошие отношения, духов, столь же сильно отличающихся друг от друга, как и почитающие их племена; но все, за исключением слабоумных, чтут могущество всех богов и стараются не оскорблять ни одного из них, ибо все живое зависит от их милосердия.

– Ты малосведущий, глупый человек, – закричал Кернуннос, не в силах долее сдерживаться.

Таранис едва не поперхнулся вином, которое он как раз пил. Прежде чем он успел откашляться и попробовать загладить обиду, нанесенную их гостю, тот сам все уладил.

Скиф не оскорбился – или сделал вид, что не оскорбился. Его широкая улыбка стала еще шире; она была обращена теперь ко всем присутствующим. Он поднял указательный палец и погрозил им, как отец, унимающий расшалившихся ребятишек.

– Нет, нет, Кажак мудрый. Ночами он лежит на спине, смотрит звезды. Звезды дарят глубокую мудрость. Когда смотришь на звезды, много, много думаешь.

– Твои слова могут прогнать отсюда всех оленей, и тогда в наших котлах больше не будет оленины, – ломая руки, вставила Сирона.

– Олень не будет рассердиться на Кажак, – ответил скиф. – Тут всегда много оленей, летом и зимой. Кажак может взять лук и стрелы и принести завтра оленя, будет доказать, что олень не сердит.

В доме воцарилось напряженное молчание. Но Кажак сидел, уверенный в себе и невредимый, по-прежнему сияя улыбкой, и мало-помалу его убежденность стала передаваться всем слушателям. Окелос первым сменил гневное выражение лица на ответную улыбку.

Кернуннос негодовал, что его соплеменники так легко поддаются внушению.

– Ты не понимаешь природы духа животных, – ледяным голосом заявил он Кажаку. – Должно быть, у твоего народа нет Меняющего Обличье, который мог бы говорить с ними на языке живых существ. Мне жаль, что вы так бедны духами. Скажи мне, путник: кто, по-вашему, заслуживает большего почитания, чем питающие нас животные?

– Три бога, – сказал Кажак, поднимая три пальца. – Только три. Легко запоминать. Не так много, чтобы путаться. Табити, Папай, Апи.[5] Огонь, Отец, Земля.

5

Табити – богиня Солнца, верховная богиня скифов. Папай – (букв. отец) бог-громовержец, отождествляемый Геродотом с Зевсом. Апи – супруга Папая, властительница земли и вод.