Стрелы на ветру - Мацуока Такаси - Страница 53

Именно внешность Мукаи, больше, чем что-либо иное, убеждала Каваками в его верности. Человеку наподобие Мукаи просто необходим человек наподобие Каваками – самурай, наделенный прекрасной внешностью, утонченностью и обаянием, – чтобы наслаждаться духовным светом, которого сам он лишен.

– Спасибо, Мукаи. Ты, как всегда, действуешь безукоризненно.

Доброе слово стоит недорого, а ответные чувства себя оправдывают.

Мукаи низко поклонился:

– Я недостоин таких похвал, мой господин.

До камеры пыток они дошли в молчании. Как обычно, Каваками сосредоточенно размышлял о собственных достоинствах. Кто упрекнул бы его за это? Его виды на будущее казались столь блестящими, что превосходили даже самые смелые мечты самого Каваками. Каваками вдруг стало любопытно: а о чем сейчас думает Мукаи? Если, конечно, он вообще о чем-нибудь думает… Не то чтобы Каваками это и вправду интересовало. Ему часто – как и сейчас – казалось, будто Мукаи просто присутствует где-то, бездумно и бездеятельно. Одним лишь богам и буддам ведомо, что творится у него в голове, – если, конечно, они дают себе труд заглянуть туда. Какое же это несчастье – быть таким ничтожеством! Ну что ж, по крайней мере, Мукаи повезло с господином.

Все слишком явные следы насилия исчезли. Гонца, самурая средних лет – его звали Годзиро, – аккуратно одели в тот самый наряд, что был на нем, когда его схватили. Он сидел на полу в обычной позе. За спину ему подсунули деревянную подпорку, иначе он просто не смог бы держаться прямо, ведь ему сломали ноги. Лицо гонца было искажено от боли и усеяно капельками пота; дышал он хрипло и прерывисто. Каваками невольно скользнул взглядом по рукам самурая, ожидая увидеть недостающие пальцы. Однако все пальцы были на месте. Значит, ему отрубили что-то другое.

– Нет никакого смысла хранить молчание, – сказал Каваками. – Мы и так знаем, что тебе было поручено. Передать войску княжества Акаока приказ о переходе в боевую готовность. Мы спрашиваем тебя лишь ради подтверждения.

– Меня не волнует, что вы знаете, – отозвался Годзиро.

– А зря, – заметил Каваками. – Поскольку мое знание приведет к смерти твоего князя, к уничтожению его дома и к гибели всех твоих родных.

Тело Годзиро затряслось, лицо исказилось, и с губ сорвались странные сдавленные звуки. Каваками подумал было, что с пленником случился припадок, – и лишь потом понял, что на самом деле самурай смеялся.

– Ты – Въедливый Глаз, – сказал Годзиро. – Ты можешь выведать все про всех. Все, кроме самого важного.

– И что же это?

– Будущее, – ответил Годзиро. – Будущее открыто лишь одному человеку – князю Гэндзи.

– Дурак! – Хоть это было и нелегко, Каваками сумел сдержаться. Какой смысл бить искалеченного пленника? – Ты хочешь умереть в мучениях ради детских сказочек?

– Да, Въедливый Глаз, я умру здесь. Но мои сыновья будут жить и служить господину, наделенному даром предвидения. Они еще помочатся на твой гниющий труп. – Он снова рассмеялся, преодолевая боль. – Если кто из нас и обречен, так это ты.

Каваками встал и вышел, не произнеся более ни единого слова. Он был слишком взбешен. Мукаи поспешил следом за начальником.

– Следует ли мне предать его смерти, господин?

– Нет. Пока не надо. Продолжай допрос.

– Он не заговорит, господин. Я в этом уверен.

– И все-таки продолжай. Со всем тщанием, не упуская никаких способов.

Мукаи поклонился.

– Слушаюсь, мой господин.

Каваками отправился в чайный домик.

А Мукаи вернулся в камеру пыток. Как он и предсказал, Годзиро не выдал никаких сведений, хотя ему поочередно ломали, дробили или удаляли различные части тела, а затем стали поочередно демонстрировать его же внутренние органы. Он кричал и плакал. Никакой герой на его месте не смог бы удержаться от этого. Но он ничего не говорил.

Уже глубокой ночью, в час быка, сердце Годзиро содрогнулось в последний раз. Мукаи поклонился мертвому и мысленно попросил прощения. Он был уверен, что дух Годзиро простит его. Они оба – самураи. И каждый служил своему господину, как мог. Мукаи распорядился, чтобы тело захоронили с почестями, хотя и втайне.

Покинув камеру, Мукаи направился в сторону своих покоев, но не дошел до них. Убедившись, что за ним никто не следит, Мукаи скользнул в потайную дверь. Через несколько минут он уже очутился за стенами замка Эдо и быстро зашагал в сторону района Цукидзи, к княжеским дворцам.

Глава 9

БИТОКУ

Управляющий двором сказал:

– В последнее врцмя много спорят, считать ли доблесть врожденной или приобретенной. А что об этом думает ваша светлость?

– Что это чушь, – ответил князь Таканори.

– Если доблесть является врожденной, воспитывать ее бессмысленно, – сказал управляющий. – Если же ее приобретают, то даже неприкасаемый может стать равным самураю.

– Доблесть – дерьмо. И трусость – дерьмо, – сказал князь Таканори.

Управляющий почтительно поклонился и удалился.

А князь Таканори вновь сосредоточился на пейзаже, открывающемся его взору, и продолжил писать картину «Вид на деревья, окружающие купальню госпожи Синку».

Хэйко проснулась оттого, что кто-то крался в темноте. Кто бы это ни был, он старался идти как можно тише. Возможно, он имел право находиться здесь. Но ведь стен теперь нет. Так что разумнее предположить, что гость явился с недобрыми намерениями. В изголовье находилась подставка с двумя мечами Гэндзи. Хэйкогда Гэндзи потянулся к катана. Лишь тогда Хэйко поняла, что князь тоже проснулся.

– Господин! – донесся из-за двери голос Хидё.

– В чем дело?

– Прошу прощения за беспокойство, но некий человек настойчиво просит дозволения незамедлительно повидаться с вами.

– Что это за человек?

– Он не назвался, и лицо его скрыто. Но он дал мне знак и сказал, что вы его узнаете.

– Покажи мне знак.

Дверь скользнула в сторону, и Хидё вполз в комнату. Он поклонился, приблизился и вручил Гэндзи плоский круглый металлический предмет размером с крупную сливу. Это была старинная цуба – гарда меча – с изображением стаи воробьев, летящих над волнами.

– Я приму его. Через надлежащее время проведи его сюда.

Хидё заколебался.

– Не будет ли разумнее потребовать, чтобы он сперва открыл лицо?

– Разумно, но не обязательно.

– Да, господин.

Хидё, не вставая с колен, попятился, вышел и закрыл за собою дверь.

Хэйко натянула нижнее кимоно и встала с постели.

– Я выйду.

– Куда?

Хэйко опомнилась. Ну конечно! Это покои для слуг, единственная уцелевшая часть дворца. Они с Гэндзи заняли главную комнату. Во всех прочих устроилось по несколько человек. Свободной комнаты, куда она могла бы удалиться, просто нет.

– Я подожду снаружи.

– Сейчас слишком холодно. Кроме того, я предпочитаю, чтобы ты осталась.

– Мой господин, я сейчас не в том виде, чтобы показываться на глаза кому-то, кроме вас.

Распущенные волосы гейши струились по плечам и спускались до бедер. Хэйко была почти обнаженной. На лице – ни капли краски. В последнее время Гэндзи нравилось видеть ее ненакрашенной. Ей потребуется не меньше часа, чтобы привести себя хоть в сколько-нибудь приличный вид, да и то при условии, что ей будет помогать Сатико.

– Настали странные времена. Обычные правила к ним неприменимы. Приведи себя в порядок, насколько сумеешь.

Хэйко уложила волосы в подобие простой прически в хэйанском стиле: сделала пробор посередине и перехватила распущенные пряди лентой. Несколько кимоно, надетых одно поверх другого и красиво уложенных, изображали просторный наряд той эпохи. Гейша едва коснулась лица пуховкой, но, хотя пудра и румяна были совершенно незаметны, они подчеркнули блеск глаз Хэйко и очертания губ.

– Ты меня поражаешь, – сказал Гэндзи, когда Хэйко вернулась с чайным подносом в руках.

– А что такое, мой господин?