Стрелы на ветру - Мацуока Такаси - Страница 6

6

– Да, господин.

– Подними голову. А то у тебя снова откроется кровотечение. И я – настоятель, а не господин.

– Да, преподобный настоятель, – послушно повторил Таро. – А господина Сигеру уже нашли?

– Да. – Сохаку улыбнулся, но улыбка вышла невеселой. – Он в оружейной.

– У него есть оружие?

– Ну а ты как думал? – поинтересовался Сохаку. – Он – самурай, и он в оружейной. Да, у него есть оружие. На самом деле у него сейчас все оружие, а у нас – никакого, кроме того, которое мы сумеем соорудить из подручных материалов.

Тут прибежал Ёси. Он по-прежнему оставался в одной набедренной повязке, но теперь в руках у него был десятифутовый шест, явно только что вырезанный в храмовой бамбуковой роще.

– Господин, он не пытается вырваться наружу. Мы завалили дверь поленьями и мешками с рисом. Но если он действительно пожелает выйти…

Сохаку кивнул. В оружейной хранилось три бочонка с порохом. Так что Сигеру сможет проложить себе путь через любую преграду. Равно как и взорвать оружейную вместе с собой, если пожелает. Сохаку встал.

– Оставайся здесь, – приказал он Ёси. – Позаботься о своих товарищах.

И настоятель отправился к оружейной. Там уже собрались все прочие монахи, вооружившиеся, подобно Ёси, бамбуковыми шестами. Не самое лучшее оружие против человека с мечом, остающегося, несмотря на нынешнее свое безумие, лучшим фехтовальщиком Японии. Настоятель порадовался, увидев, что его люди грамотно расположились. Четыре наблюдателя встали у тыльной стороны здания, а три пятерки заняли место у входа; если Сигеру надумает уходить, он, скорее всего, пойдет именно здесь.

Сохаку приблизился к главной двери. Она действительно была завалена поленьями и мешками. За дверью слышался свист воздуха, рассекаемого сталью. Сигеру упражнялся – скорее всего, с двумя мечами. Он был одним из немногих современных фехтовальщиков, которым хватало силы и ловкости работать с двумя мечами, в стиле, созданном двести лет назад легендарным Мусаси. Сохаку почтительно поклонился и сказал:

– Господин Сигеру! Это я, Танака Хидетада, командир кавалерии. Могу я поговорить с вами?

Ему подумалось, что прежнее его имя, быть может, вызовет меньше замешательства. А то и пробудит какой-то отклик. Ведь они с Сигеру двадцать лет были товарищами по оружию.

– Вы видите воздух, – донеслось из-за двери. – Разноцветные слои на горизонте, гирлянды вокруг заходящего солнца. Так прекрасно, что захватывает дух.

Сохаку не понял смысла этих слов.

– Господин, могу ли я чем-нибудь помочь?

Ответом ему был лишь свист меча.

* * *

Баркас пробирался по лабиринту причалов, образующих порт Эдо. Над водой поднимался легкий туман и оседал на щеках Эмилии ледяной росой. Рядом с «Вифлеемской звездой» уже высился «Астерн», японский лихтер, готовый перевозить груз со шхуны на берег.

– Мы направляемся туда, – показал Цефания. – Вон в тот дворец у моря. Хозяин именует его «Тихий журавль».

– Что-то он больше похож на крепость, чем на дворец, – отозвался брат Мэтью.

– Исключительно верно подмечено, брат Мэтью. И постарайтесь не забывать, куда мы попали. В гнездо самых кровожадных язычников, какие только существуют на белом свете. «Иные – колесницами, иные – конями, а мы именем Господа, Бога нашего, хвалимся».

– Аминь, – откликнулись брат Мэтью и Эмилия.

Эмилию одолевали мысли о будущем. Совпадет ли грядущая судьба с ее упованиями? Эмилия сидела рядом со своим нареченным женихом, преподобным Цефанией Кромвелем, и являла собою воплощение покоя. «Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего». Но сердце ее стучало так громко, что Эмилия невольно удивилась: неужто никто, кроме нее самой, не слышит этого стука?

Девушка повернулась к Цефании и увидела, что он смотрит на нее. На лице его, как обычно, застыло выражение праведной сосредоточенности: глаза слегка навыкате, уголки губ опущены книзу, а морщины прорезали кожу еще глубже, чем обычно. Когда Цефания делался таким вот неистовым и всепонимающим, Эмилии всегда казалось, что взор его проникает в самые глубокие тайники ее души.

– «Имя Господа – крепкая башня, – сказал Цефания. – Убегает в нее праведник – и безопасен».

– Аминь, – подхватила Эмилия и услышала, как брат Мэтью эхом повторил то же самое.

– Господь не покинет тебя! – продолжал Цефания. Голос его делался все громче, а лицо начало краснеть.

– Аминь! – слаженным хором отозвались Эмилия и брат Мэтью.

Цефания поднял руку, словно бы намереваясь коснуться девушки, но потом моргнул, и взгляд выпученных глаз устремился куда-то в пространство. Протянутая рука бессильно упала. Проповедник взглянул на приближающуюся пристань и сдавленно прошептал слова из книги притч Соломоновых:

– «Не убоишься внезапного страха и пагубы от нечестивых, когда она придет; потому что Господь будет упованием твоим и сохранит ногу твою от уловления».

– Аминь, – сказала Эмилия.

По правде говоря, она куда больше страшилась того, что осталось у нее за спиной, чем того, что ждало впереди. Все ее страхи перед неведомым давно уже были отшлифованы ожиданием и превратились в надежду.

Япония. Страна, настолько непохожая на ее родину, что даже не верится, будто они существуют на одной земле. Религия, язык, история, искусство – у Америки с Японией не было ничего общего. Эмилия никогда не видела ни единого японца, если не считать дагерротипов в музее. А японцы, как говорил Цефания, около трехсот лет почти не встречали иностранцев. «Они повинны в кровосмешении, – так он говорил, – сердца их искажены из-за изоляции; слух затуманен бесовскими гонгами, а зрение – языческим обманом. Мы можем посмотреть на одно и то же и увидеть совершенно разные вещи. Будь к этому готова, – так он сказал. – Берегись неверных суждений. Забудь обо всем, что ты считала само собой разумеющимся. Ты должна очиститься от всего суетного». Так он сказал.

Да, Эмилия не испытывала ни малейшего страха – лишь предвкушение. Япония. Эта страна давно уже снилась ей. Если и существует на земле место, где она сможет избавиться от адского проклятия, так это Япония. «Пусть прошлое воистину останется в прошлом!» – такова была самая пылкая молитва Эмилии.

Причал близился. Там ожидали десятка два японцев, портовые рабочие и чиновники. Минута-другая, и Эмилия сможет разглядеть их лица, а они – ее. Интересно, что они увидят, когда посмотрят на нее?

Сердце девушки бешено колотилось.

Глава 2

ЧУЖЕЗЕМЦЫ

Некоторые говорят, что все варвары – не более чем омерзительные пожиратели падали и никакого различия меж ними нет. Это неверно. Португальцы меняют оружие на женщин. Голландцы требуют золота. Англичане желают заключать договоры.

Исходя из этого, запомните: португальцев и голландцев легко понять. Англичане же опаснее всех прочих. А потому забудьте про остальных и внимательно изучайте англичан.

Судзумэ-нокумо (1583)

Окумити-но-ками Гэндзи, князь Акаоки, взглянул на себя в зеркало. Взору его предстал сущий анахронизм: множество древних одеяний, надетых одно поверх другого, сложная прическа – часть волос выбрита, часть распущена, часть причудливо уложена. И во всем этом сокрыто больше символики, чем в известнейших танка или буддийских иконах, почитаемых простонародьем.

– Князь…

Оруженосец Гэндзи опустился на колени и с поклоном подал господину короткий меч – вакидзаси. Когда Гэндзи заткнул его за пояс, оруженосец так же церемонно передал ему второй, более длинный меч – катана, на протяжении тысячелетия остававшийся душой самурая. Гэндзи собирался лишь ненадолго выйти из дома и совершенно не нуждался в мече, а уж тем более в двух. Но этого требовало его положение в обществе.

Внешность Гэндзи была безукоризненной и в то же время чрезвычайно консервативной – так скорее подобало бы выглядеть человеку почтенному, а не юноше двадцати четырех лет от роду. Объяснялось это тем, что пышные одежды и вправду принадлежали человеку более почтенному – деду Гэндзи, покойному князю Киёри, скончавшемуся три недели назад в возрасте семидесяти девяти лет. От черно-серого верхнего кимоно исходило ощущение воинской суровой простоты. Надетая поверх кимоно черная куртка камисимо с жесткими плечами-крыльями была столь же вызывающе проста – ни единого украшения. На ней отсутствовал даже родовой герб, стилизованное изображение воробья, уворачивающегося от стрел, летящих в него с четырех сторон.