Время учеников. Выпуск 2 - Чертков Андрей Евгеньевич - Страница 3

Что до следующей повести, то, предвидя обвинения со стороны некоторых товарищей, хочу поспешить с чистосердечным признанием: да, граждане судьи, я виновен! — я взял ее в сборник только и исключительно «по блату». Да и как можно было не включить в книгу произведение не только своего старого друга, но и непосредственного начальника, к тому же написанное им после ба-альшого перерыва в литературной деятельности? Нехорошо, знаете ли! Для тех же, у кого такие обвинения не возникнут (потому что повесть и в самом деле любопытная), хочу пояснить следующее: Николай Ютанов, действительный член Семинара Бориса Стругацкого и автор двух книг, до того как стать директором издательства «Terra Fantastica», долгое время трудился научным сотрудником в небезызвестной Пулковской обсерватории — той самой, где двумя десятилетиями ранее работал Борис Стругацкий, и той самой, которая (что давно не секрет) стала прототипом знаменитого Научно-Исследовательского Института Чародейства и Волшебства из повестей «Понедельник начинается в субботу» и «Сказка о Тройке». Так кто же, если не он — человек, знающий в лицо многих астрономов и астрофизиков, которые, чудесным образом преобразились в повестях Стругацких в магов и кудесников, — может вписать еще несколько славных страниц в историю этого храма науки? Что до возможных упреков, что в повести Ютанова наличествуют литературные реминисценции, никак не связанные со Стругацкими… так ведь и повесть Стругацких буквально пронизана отсылками на самые разные литературные источники — от Алексея Толстого до Марка Твена. Так что установки «оригинала» в данном «сиквеле» выполняются неукоснительно. А вот что получилось в итоге — судить уже вам, уважаемые читатели.

(Да, вот еще что. Пользуясь случаем, хочу добавить, что когда наше издательство только-только было создано и с деньгами и помещением было туго, мы некоторое время арендовали одну комнатку в подвале обсерватории — и именно ту, как признался мне однажды Борис Натанович, что перекочевала в их повесть в качестве места, где сочиняется стенгазета «За передовую магию!». Причем автору этих строк по причине его тогдашней необремененности питерской жилплощадью приходилось неоднократно ночевать в спальном мешке посреди залежей реликтовых останков культурно-массовой деятельности НИИЧАВО тех далеких времен. Быть может, и тех, к которым приложил руку один из авторов «Понедельника».)

Последняя вещь раздела — повесть Даниэля (Даниила) Клугера. Дэн Клугер — участник Малеевского семинара, автор ряда фантастических, приключенческих и исторических произведений, в прошлом — житель города Симферополя (где я с ним и познакомился в далеком уже 87-м году), а ныне — гражданин государства Израиль. Надо сказать, что, согласившись участвовать в Проекте, он рискнул поставить перед собой невероятно сложную задачу — написать продолжение к повести «Второе нашествие марсиан» — одной из самых необычных и самых законченных повестей братьев Стругацких. Думается, что в этой повести мэтры уже сказали все, что только могли и хотели сказать о сущности мещанства, причем сделали это с такой яростной убедительностью, которую просто нельзя повторить. Поэтому о том, справился ли Дэн со своей задачей, я судить не берусь, скажу лишь, что по точности стилизации его вещь, на мой взгляд, — одна из самых удачных в сборнике. Впрочем, мое мнение — это только мое мнение, и я не собираюсь навязывать его вам. Просто прочтите повесть и сделайте выводы сами.

Василий Щепетнев

ПОЗОЛОЧЕННАЯ РЫБКА

(Эпилог № 2)

Сегодня он обедал в одиночестве. Дивный шашлык, брюссельская капуста, виноград «дамские пальчики», вино — выдержанная «Массандра», поданная в хрустальном графине, — не вызывали никакого отклика. А как он радовался этому изобилию в первые дни! Нет, не так. Он радовался всему, и в первую очередь — возвращению. Радовался и предвкушал. Конечно, он понимал, что время всенародного ликования, демонстраций, листовок, кубометрами разбрасываемых с вертолетов, и сияющих пионеров с огромными букетами сирени прошло, но все же, все же… «Покорители Венеры, вас приветствует Родина», что-нибудь в этом духе ожидалось непременно. А получилось куда проще, скромнее, приземленное, что ли. Смотри, почти каламбур, жаль, сказать некому.

Быков налил вино в рюмку, посмотрел на свет. Красное вино. Багровое. Входит в курс восстановительного лечения. Поначалу думалось, что вино означает — все, кончилась командировка, привыкай к Земле, товарищ, но и Михаилу полагался без малого литр на день, а уж Крутикова отлучать от космоса явно не собирались. Вымывает радиацию, объяснял Миша (с Михаилом Антоновичем они довольно быстро и естественно перешли на «ты» еще до посадки). Либо плохо вымывает, либо многовато ее скопилось, радиации.

Быков ограничился единственной рюмкой. Достаточно. Кивком поблагодарив официантку, он вышел из столовой. После ужина они с Мишей гуляли с полчасика по берегу, и привычка эта укоренилась.

Ветра сегодня почти не было, море спокойное. Неплохо бы летом приехать, пусть не сюда, а в Ялту или Анапу. И не одному, конечно, и даже не с Мишей.

Быков выбрал голыш, запустил в море. Блин, блин, блин, бульк. И пляж этот, и море, и прогулки казались странно знакомыми, виденными, хотя никогда раньше он не был не то что в санатории — просто на море. В кино, правда, часто видел здравницы. Да еще Иоганыч про свою любимую Прибалтику рассказывал, дюны и сосны, так честно рассказывал, что поначалу мерещились они на каждом шагу. И сейчас мерещатся.

Стало скучно, почти тоскливо, и он пошел дальше, шагом бодрым, энергичным. Нам нет преград ни в море, ни на суше. Давай, давай, иначе закиснуть можно. Очень даже скверно получится — закисший капитан Быков на почти необитаемом острове. В ожидании Пятницы. Правда, капитан сухопутный, бронетанковых войск.

Впереди показался пирс. И часовой в будке, готовый вежливо, но твердо завернуть товарища капитана. Конечно, строгость — вещь полезная и даже необходимая, но с тех пор, как Черное море стало внутренним морем… Впрочем, время вокруг непростое. Тревожное время, товарищ Быков.

Он повернул назад, досадуя, что снова начал думать о неприятном. А как не думать? Рычагом по голове, понимаешь, и всего делов…

В холле, пустынном, гулком, мерцал экран стереовизора. Опять про высокочастотную вспашку. Жизнь идет своим чередом, дорогие товарищи, неуклонно претворяются идеи партии, растет благосостояние, и крепнут ряды.

Быков послонялся по холлу, пальцем потыкал землю в цветочных горшках — влажная, поливают, — полюбовался полотном Айвазовского «Бриг „Меркурий“», авторская копия. Спать рано, рано до неприличия. Он зашел в музыкальный салон. Музыкальных предметов здесь было два: кабинетный рояль, закрытый чехлом серой материи, саржи, что ли, и радиола «Фестиваль». Рояль за все время пребывания Быкова в санатории не раскрывали ни разу, радиолу слушали постоянно. Это дозволялось, более того, было практически обязательным — для поддержания языковых навыков. Китайская, немецкая, английская речь. Аппарат хороший, с чувствительным коротковолновым диапазоном, не то что «Панония», изделие братской республики, двухламповая машина, которая исправно ловила местную станцию, например, тот же Ашхабад, а при великой удаче — еще и Москву с Пекином. Впрочем, у большинства нет и «Панонии», довольствуются проволочным радио. В последнее время появились новые модели, трехпрограммные, Быков получил такую одним из первых — премировали за спасательную операцию, когда Иоганыча выручать пришлось.

Он нажал клавишу, засветилась веселым желтеньким цветом шкала, затем разгорелся зеленый глаз, и звук глушилки ударил по перепонкам. Лягушка в футбольном мяче, да. На матче ЦДКА — «Спартак», и мяч тот влетел в ворота «Спартака».

Быков повернул ручку настройки. Рев смолк, музыка, явно азиатская, заполнила комнату. Братья-китайцы. Мимо, мимо. Он шарил по диапазонам, пока наконец не набрел на передачу из Торонто. Английским Быков владел скверно, и в школе, и в училище долбили: «Зыс из зе тэйбл», и далее почему-то дело не двигалось. Впрочем, техническую литературу читать он в конце концов научился, но разговаривать…