Пещера Лейхтвейса. Том второй - Редер В. - Страница 93

— Браво! — закричали присутствующие, рукоплеща.

Многим хотелось, чтобы победителем остался Гаральд Кнут, потому что враг его все-таки был чужеземец, а Гаральд Кнут свой.

Гаральду было легко воспользоваться мгновением, когда батрак упал, чтобы вонзить ему нож в грудь, но он отнесся с пренебрежением к такому способу борьбы, который считался нечестным. Поэтому он снова встал на свое место и спокойно ждал нового нападения. Противник не заставил себя долго ждать. С пеной у рта, взбешенный, что ему не удалось покончить с рыбаком при последнем столкновении, наскочил Лейхтвейс на Гаральда. Последний с быстротой молнии отскочил, намереваясь вонзить нож в бок противника; но в это самое мгновение Лукреция громко вскрикнула у окна, боясь опасности, в которой очутился Гаральд, и это погубило Гаральда. Он взглянул на любимую женщину и на одно мгновение упустил выгоду своего положения. Споткнувшись о древесный корень, он упал навзничь. Крик торжества вырвался у Лейхтвейса; в воздухе мелькнуло лезвие его ножа, и в следующую минуту он вонзился в грудь несчастного Гаральда Кнута. Кровь брызнула из смертельной раны фонтаном, и убийца был забрызган ею с головы до ног.

Глава 79

ПОТЕРЯННАЯ ЖИЗНЬ

Раздался душераздирающий крик. Крик, не имевший в себе ничего человеческого, и присутствующим представилась картина, от которой кровь застыла в их жилах. Бледная женщина, смотревшая сверху на поединок, свесилась из окна, так что каждую минуту рисковала выпасть из него вместе с ребенком, которого держала на руках. Пытаясь стать на колени на подоконник, она, по-видимому, имела намерение покончить с собой, и только дрожащие руки старого пастора удержали ее.

— Я погибла! — кричала Лукреция. — Погибла! Отдана на произвол батрака, который отравляет мою жизнь. Мое бедное дитя! Ты вторично потеряло отца.

Седому пастору удалось обхватить ее обеими руками и оттащить от опасного места у окна. Минуту спустя она вышла из двери. Переступив через тело Дырявого, который все еще лежал на пороге дома и своими потухшими глазами страшно глядел в ночное небо, она пошла дальше и, приблизившись к Гаральду Кнуту, упала около него на колени.

— Что же вы стоите ничего не делая? — крикнула Лукреция сквозь слезы надорванным голосом. — Позовите доктора. Сердца у вас нет, если вы оставляете его умирать без всякой помощи, не делая никакой попытки, чтобы спасти его!

— Доктор приезжает из Бремена в Боркум только по понедельникам и четвергам, — ответил старый рыбак, рабочий Гаральда, единственный, стоявший у его тела, — но, поверь мне, хозяйка, ему врач больше не нужен, ему нужнее священник.

Пастор был уже тут, чтобы исполнить последнее, что мог сделать для Гаральда: благословить его на длинный темный путь, на который вступил этот в расцвете жизненных сил человек. Сильная потеря крови лишила Гаральда сознания на несколько минут. Но теперь он пришел в себя и медленно открыл глаза. Когда его взгляд упал на Лукрецию и ребенка, он принял выражение невыразимого страдания, и две крупные слезы скатились по его бледному, уже смертью подернутому лицу.

— Прощай, Лукреция! — простонал он. — Прощай навеки… Я не могу исполнить моей клятвы. Не могу быть отцом твоему ребенку. Я любил тебя всей душой. Ты должна была осветить мне одинокую жизнь, как звезда освещает темную ночь. Но Бог решил иначе…

Вдруг ему пришла в голову мысль, которая так страстно и сильно овладела им, что дала ему силу приподняться.

— Святой отец! — крикнул он глухим, разбитым голосом, — и ты, Эриксон, — он показал дрожащей рукой на рыбака, который поддерживал его, — будьте моими свидетелями. Все мое добро и имущество… Лукреции… ребенку… им одним… все… ах, как темно в глазах… зажгите же свечи… что же, неужели солнце не встанет сегодня?.. я должен идти на море… гоните мою лодку, гоните! Ах, вот Друидова пещера!.. прочь отсюда!.. прочь!.. у меня нет ничего общего со злым духом… нет, я раб Божий, я христианин!..

Гигантское тело рыбака вздрогнуло, еще раз приподнялся Гаральд Кнут и затем упал на землю: его потухшие глаза свидетельствовали, что огонь жизни никогда больше не загорится в них.

— Да, ты был христианин, — произнес торжественно пастор, протягивая с благословением руки над телом Гаральда, — и как христианин ты возвращаешься к Отцу и Сыну, которые откроют тебе свои объятия. Смотрите, боркумцы, глядите, кого вы своей слепой злобой и темным суеверием затравили насмерть. Он пал жертвой вашего невежества.

В это время старый рыбак нагнулся к телу покойного и вынул у него из кармана что-то белое. Это был длинный лоскуток исписанной бумаги со штемпелем, какими бременские купцы обыкновенно отмечали свои деловые бумаги. Молча протянул Эриксон бумагу пастору. В эту минуту луна осветила так ярко всю эту сцену, что он мог при ее свете свободно прочесть написанное. В ту же минуту старик вздрогнул и крикнул дрожащим от волнения голосом:

— Увы! Что вы наделали, несчастные! Вы допустили, чтобы перед вашими глазами был убит ваш благодетель. Ведь это он пожертвовал пять тысяч талеров для раздачи вдовам и сиротам. Это был — Гаральд Кнут.

При этих словах в толпе пронеслось волнение, как ветер проносится над ивами на берегу моря, склоняя их над водой. Так же задрожали боркумцы при этом известии и медленно, движимые единодушным побуждением, пали на колени.

— Да, помолимся, — сказал пастор, становясь на колени, — помолимся за упокой души нашего благодетеля Гаральда Кнута. Не только это он даровал женам и детям несчастных рыбаков; без сомнения, это он же и в прежние годы, когда море подымало плотины и остров рисковал быть затоплен, доставил через бременских банкиров необходимые суммы для восстановления их. Он же доставил нам анонимным путем средства для реставрации нашей церкви и больницы, построенной большею частью на его деньги.

Так спи же, Гаральд Кнут, спи сном вечности. Ты с высоко поднятой головой можешь предстать перед престолом Вечного Судьи.

Затем пастор дрожащим от слез голосом прочел молитву, причем вся толпа приняла участие в этом, и когда сотни голосов произнесли «Аминь», глаза всех наполнились слезами и послышались глухие стоны и вздохи; так плачут дети, теряя отца.

— Ну, не довольно ли, однако, молиться? — вдруг раздался суровый голос. — Я думаю, что теперь время поговорить о практических вещах. Слушайте, чтобы сразу узнать, что теперь будет.

Это говорил батрак Лейхтвейс. Все удивленно посмотрели на него. Чего еще хочет этот человек, после того, как в кровавом поединке одержал победу над своим противником? Почему он не уходит, что нужно ему еще на острове? Но батрак Лейхтвейс, с наглостью засунув руки в карманы, подошел к двери каменного дома и крикнул:

— Перед двумя достопочтенными свидетелями умерший завещал этой Бледной женщине свой дом, деньги, лодки, короче — все свое состояние. Но она — моя жена, и потому все, что здесь есть, принадлежит мне. Я сегодня же переезжаю и впредь живу на острове.

— Нет, этого не будет! — вскричал старый Эриксон, и его слова были повторены всеми присутствующими. — Наш остров не может служить вашим местопребыванием. Умерший ясно завещал все свое имущество Лукреции и ее ребенку, а не тебе — его убийце.

— Ну, это мы еще посмотрим, — презрительно усмехнулся Лейхтвейс, — в Бремене существует суд, который присудит мне мою собственность.

— Так убирайся же в Бремен как можно скорее! — раздался голос из толпы. — Ни одной минуты лишней не смеешь ты оставаться на острове.

Вся толпа бросилась на батрака и, несмотря на его сопротивление, поволокла к берегу. Там покачивалась лодка Лейхтвейса, в которой спали два гребца, приехавшие с ним. Их разбудили и приказали приготовиться к отъезду.

— Без жены я не тронусь с места! — вскричал тогда жалкий Лейхтвейс. — Или вы думаете, что имеете право удерживать мою законную жену и ребенка?

Настало томительное молчание; глаза всех устремились на Лукрецию, которая стояла бледная и дрожащая, прижимая ребенка к груди.