Светлана - Артюхова Нина Михайловна - Страница 35

Иногда кажется, что он очень изменился, а иногда — такой же мальчишка-школьник, как и раньше был. Странное дело... Профессия солдата — самая суровая профессия, но никакая другая не сохраняет в людях столько детского. Может быть, потому, что и о солдатах и о детях заботятся вышестоящие и вышестоящие распо­ряжаются их судьбой?

 — О чем задумался, Костя?

Костя думает о ней. Сегодня днем, когда ходила на демонстрацию, Надя промокла и теперь надела старое пальто, которое носила еще в школе. Она кажется со­всем девочкой, а ведь уже наполовину инженер...

Странно подумать, что Надя когда-то была выше его ростом. Ну да, в пятом классе... Он перерос ее только в шестом. Еще с тех времен у нее остался взгляд — чуточ­ку сверху вниз. Поучающий взгляд отличницы. Но ведь это несправедливо теперь.

Да, Надя наполовину инженер, а он — недоучив­шийся школьник. Но пусть ей и во сне не доведется уви­деть тысячную долю того, что пришлось увидеть и пере­жить ему за последние три года!

В толпе — движение. Чего-то добивается милицио­нер, заставляя Костю отойти от перил:

 — Отойдите, товарищи, от края! В реку свалиться можете!

Косте становится смешно. «Вовочка» басит над ухом:

 — Что, товарищ лейтенант, бережет вас московская милиция?

Кто-то из Надиных подруг говорит:

 — Пойдемте по набережной походим.

Костя берет Надю под руку — нужно обойти маши­ну с прожектором и другую, на которой стоит кино­аппарат.

Надя спрашивает:

 — Ты на меня обиделся?

 — Я — на тебя?!

На беду, парень в пилотке — будь он неладен! — при­ставленный к прожектору, крутанул свое сияющее солн­це вниз, пустив яркий луч света горизонтально.

Надя и Костя были пойманы ярким лучом, и Надины приятели «всей группой» могли видеть взгляд, которым Костя сопровождал свои слова.

Нет, в такой обстановке никакие интимные разгово­ры невозможны! Ладно, не даете, черти, поговорить, так хоть наглядеться дайте, не фыркайте и не хихикайте там, за спиной!

Хотя... почему бы им не веселиться, если весело? Се­годня неуместны переживания и серьезные мысли. Сего­дня мы празднуем Победу и празднуем молодость!

Костя пробирается с Надей через толпу и дает гром­кие насмешливые советы парню у прожектора, киноопе­раторам на грузовике, которые умоляют толпу не тол­питься и не мешать им работать.

Вышло удачно, Костина речь производит надлежа­щий эффект. Смеется Надя, заливаются Надины прия­тельницы «всей группой», ржет парень в пилотке, без­злобно отшучиваются кинооператоры с грузовика...

Хохот раскатывается в толпе, и даже милиционер не выдерживает — расплывается в улыбке.

 — Расскажите еще что-нибудь, Костя!

 — Хватит мне рассказывать, язык устал. Теперь ты мне что-нибудь расскажи.

 — Что же мне-то рассказывать? Я только про наших ребят, вам неинтересно... Ох, Костя! Помните Славика Рогачева? Маленький, беленький такой...

Очень трудно рассказывать и одновременно есть мо­роженое прямо от целого куска, в особенности в такую жару — оно так быстро тает на солнце. Костя сделал ошибку: нужно было купить в стаканчике или эскимо.

Светлана и Костя сидели на скамейке бульвара, как раз напротив входа в кинотеатр. До начала сеанса оста­валось пятнадцать минут; до поезда, на котором уезжал Костя, — три часа; билеты, дальний и ближние, — в кар­мане; киоск мороженщика — в двух шагах.

 — Понимаете, Костя, к нам на Первое мая летчики приезжали. Очень было интересно. Сначала мы им все у нас показывали, а потом они с нами беседовали... А по­том они стали спрашивать...

 — Да ты доешь сначала, растает.

 — Не растает!.. Они стали спрашивать ребят, кто кем будет, когда вырастет. Разное отвечали. У нас уже многие себе выбрали профессию. Но лучше всех сказал Славик Рогачев — помните, я вам показывала, его отец танки­стом был. Его спросили: «А ты, малыш?» Славик помол­чал и вдруг напористо, убежденно, как о самом своем за­ветном: «Я буду трижды Покрышкин!» Так он это здо­рово сказал, что даже никто не засмеялся. А они пере­глянулись и с уважением повторили: «Покрышкин! О!..»

Светлана покончила с мороженым.

 — Хочешь еще?

Бесцельно было спрашивать — конечно, хотела.

 — А мы не опоздаем?

 — Не опоздаем... Вот. Времени как раз на одно эскимо.

Светлана сказала, развертывая серебряную бумажку:

 — Спасибо, Котя. А вы, Котя, подросли с прошлого года.

 — Что-о?

 — Я говорю: вы подросли — были младшим, а те­перь... — Она покосилась на его погоны.

 — Нет, нет, как ты меня назвала?

 — Я сказала: «Спасибо, Котя». Так вас ваша мама называет.

Эскимо не позволяло Косте выразить всю глубину своего негодования.

 — Мало ли как меня может называть мама! Этот Котя был уже много лет тому назад ликвидирован. Мама, например, до сих пор мне иногда по инерции говорит «детка». — Костя бросил опустошенную палочку эски­мо. — Пошли.

 — Пойдемте, детка.

 — Светлана!

 — Что, детка?

На бульваре было довольно много народу, еще боль­ше — около входа в кинотеатр.

 — Вот в эту дверь, детка, — тут легче пройти.

Костя наклонился и проговорил грозным шепотом:

 — Светлана, если ты еще раз назовешь меня дет­кой, я тебя отшлепаю здесь, в фойе, при всей публике!.. Или...

 — Или что?

 — Или перестану заходить к тебе, когда бываю в Москве!

 — Отшлепать — можете, а перестать заходить — не имеете права.

 — То есть почему не имею права?

 — Потому что, кроме вас, ко мне никто не захо­дит.

Вот так всегда: царапает, царапает — и вдруг такое скажет обезоруживающее!

 — Мне кажется, у тебя было порядочно гостей в тот день, когда я приехал, — заметил Костя.

 — Так ведь это же не у меня лично, они к нам на праздник пришли... Костя, а вы теперь всё за границей будете, не скоро в Москву можете приехать?

 — Должно быть, теперь не скоро.

 — Костя, зачем же вы эти последние часы так зря тратите? Вы бы лучше...

Она замолчала.

Костя сказал:

 — А мне все равно сейчас делать нечего. Через два часа надо быть у полковника, а наши приедут прямо на вокзал.

«Ага! — подумала Светлана. — Приедут все-таки «наши» на вокзал!»

Ее давно беспокоила Костина неторопливость, но спросить об этом прямо почему-то было невозможно.