Занимательная Греция - Гаспаров Михаил Леонович - Страница 84

84

Для упражнения в счете служила клетчатая доска — «абак». В ней были клеточки для единиц, десятков, сотен и так далее; на клеточки клали камешки или бобы, от одного до девяти. На таких клетчатых счетах нетрудно было научиться сложению, вычитанию и даже умножению (делению — гораздо труднее), а потренировавшись, можно было производить эти действия и в уме. Тем не менее с арифметикой древним было тяжело: до нас дошло много случайных обрывков хозяйственных счетов и прочего скучного материала, и ошибок там больше, чем в тетрадке у любого из вас. «Прогресс науки, — сказал один современный математик, — не в том, что мы умеем делать, чего раньше не умели, а в том, что сейчас каждый умеет делать то, что раньше умели лишь талантливые».

Кроме чтения, письма и счета, нужно было учиться музыке и пению: каждому гражданину предстояло хоть иногда участвовать в праздничных шествиях и хорах. Пение было проще, чем теперь: только в унисон, без нынешнего многоголосья, чтобы отчетливее было слышно слова. Зато учиться пению было труднее: перенимать можно было только с голоса, нот не было, в лучшем случае были значки для подкрепления памяти. Пение сопровождалось игрой на кифаре с семью струнами, по которым ударяли костяным бряцалом. Сперва упражнялись и на дудке, но потом бросили: решили, что раздувающиеся щеки уродуют лицо, а стало быть, дудка недостойна свободного гражданина, который должен быть обязательно красив, и дудку оставили рабам.

Вот на эту начальную премудрость тратил юный грек лет шесть—восемь своей жизни — примерно до четырнадцати лет. Эту школу проходили все: неграмотных в Греции не было или почти не было (полуграмотных — сколько угодно). А затем, если у тебя был интерес, способности и деньги, ты мог брать уроки у специалистов — словесников, математиков, врачей.

Большая порка

Школьники в Греции, как и во все времена, бывали разные. Поэтому, может быть, не лишней будет и вот такая сценка в стихах, сочиненная поэтом Геродом как раз в то время, о котором мы рассказываем. Называется она «Учитель», действие происходит в школе; к учителю Ламприску является старая мать одного из школьников и тащит за собою сына.

Мать. Ламприск, любезный, пусть тебя хранят Музы!Будь добр, возьми ты моего сынка в руки,Да растяни, да всыпь погорячей розог!Вконец он разорил меня игрой вечнойВ орлянку — бабок, видишь ли, ему мало!Небось давно забыл он дверь твоей школы,А вот кабак, где пьянка да игра, — помнит!Доска его вощеная лежит праздно,Пока он не посмотрит на нее волкомДа и не соскребет с нее всего воска.В письме не разберет он ни аза, еслиЕму не повторить раз пять подряд буквы.Попросим мы с отцом его прочесть вслух намСтихи, какие в школе наизусть учат, —Он цедит, как по капле: «А-пол-лон — свет-лый…»«Послушай, говорю, я не была в школе,Но уж и я и первый беглый раб этакПрочесть сумеем!» А ему ничто: весел,На крышу влезет да сидит, спустя ноги;Его-то мне не жаль, а только жаль крышу:Как завернут дожди, так это мне, бедной,За черепицу каждую платить надо!Ох, дура я: ослов ему пасти впору,А я-то грамоте его учить стала,На черный день подспорье чтоб иметь в сыне!Ламприск, прошу я, сделай для меня милость:Отделай мне сынка, чтобы вовек помнил!Учитель. Давно готов, не надобно и просьб лишних!Эй, Эвтий, Финтий, взять его, держать крепче!Каков малец! Из бабок, говоришь, вырос,А с голытьбой в притоне биться рад в деньги?А ну-ка, где мой бич, где бычий хвост едкий,Которым я лентяев по спине мечу?Сын. Ой, милый, ой, Ламприск, ой, всех богов ради,Не надо бычьим: бей меня другим лучше!Учитель. Нет, дрянь ты, малый! Если попадешь в рабство,То грош тебе цена там на любом рынке!Сын. А сколько же ты мне ударов дать хочешь?Учитель. А ровно столько, сколько мать твоя скажет!Сын. Ой, сколько, мать? Ой, ой, в живых оставь только!Мать. А столько, сколько вынесет твоя шкура!Сын. Ой, я не буду! Ой, Ламприск, не бей больше!Учитель. Ишь, что за голосок! А ну, молчать, слышишь?Сын. Молчу, молчу; ой, ой, не убивай насмерть!Мать. Дери его, Ламприск, не отпускай парня!Учитель. Довольно: он уже пестрей змеи пестрой;Ужо еще, как отвечать урок будет,За каждую ошибку я сполна всыплю.Вот так-то: хочешь меду — берегись жала!

Урок словесности

Мы не знаем, как была устроена работа в александрийском Мусее. Есть предположение, что в нем было четыре отдела: по словесности, по математике, по астрономии, по медицине. Допустим, что это было так. Главным, во всяком случае, был отдел словесности: недаром гордостью Мусея была библиотека. Главой Мусея непременно был ученый-словесник. А поначалу старались, чтобы он был к тому же и сам поэт, то есть человек с особенно тонким вкусом.

Первая забота хранителей библиотеки была в том, чтобы установить надежный текст классических писателей с Гомером во главе. Это было непросто. Мало было разобраться в ошибках множества рукописей. Нужно было еще решить, достоин ли получившийся текст великого Гомера. И тут начинался безнадежный спор о вкусах.

Есть два имени, которые с тех самых пор стали нарицательными для строгих критиков: Зоил и Аристарх. Зоил — это критик злой и придирчивый, а Аристарх — суровый, но справедливый. У Пушкина одно стихотворение начинается: «Надеясь на мое презренье, седой Зоил меня ругал…», другое: «Помилуй, трезвый Аристарх моих бакхических посланий…» Зоил жил немного раньше, Аристарх немного позже описываемого времени, но отличились они именно в этом споре о вкусах.

«Илиада» начинается с того, что Агамемнон оскорбил жреца Хриса и Аполлон за это наслал на греков мор: пришел к греческому войску («…он шествовал ночи подобный», — говорит Гомер: ночь всегда была страшна для светолюбивых греков) и стал поражать его незримыми стрелами:

В самом начале на месков напал он и псов празднобродных,После постиг и народ…

«Мески» — это значит «мулы» (по-гречески здесь стоит такое же малопонятное слово). Но если так, то Аполлон ведет себя нехорошо: хочет наказать греков, а начинает с ни в чем не повинных животных. И поэт его описывает нехорошо: светлый солнечный бог не может быть «ночи подобный». Вот такие упреки и предъявлял Гомеру Зоил; было их столько, что книга его называлась «Бич Гомера». А Аристарх заступался за Гомера примерно так. Во-первых, «мески» в старинном языке, может быть, значило не только «мулы», а и еще что-нибудь, например «часовые». Во-вторых, для начала эпидемии это очень правдоподобная картина: от солнца разогревается земля, от земли поднимаются ядовитые пары, от них первыми погибают четвероногие животные, а от них заражаются люди. А в-третьих, и в-главных, так достигается постепенность нарастания беды: вот Аполлон приближается, вот как бы в предупреждение гибнут животные, и вот, наконец, мор поражает людей. Слова же «ночи подобный» не значат «темный, как ночь», а значат «страшный, как ночь» и поэтому вполне уместны.