Искушение богини - Гейдж Паулина - Страница 81

Потрясенный, Тутмос спустился с трона, а Хатшепсут шагнула вперед и вплотную приблизила свое пылающее гневом лицо к его лицу, так что ему пришлось даже немного отступить.

– Тебя, мямлю, я еще терплю! – закричала она. – Терплю твою вопиющую никчемность и глупое позерство, но чтобы меня оскорбляла в моем собственном дворце, под носом у высших чинов двора, деревенская девка, вырядившаяся царевной, – это уже слишком!

Она потрясла кулаком у него перед носом и плюнула на пол, потом развернулась так, что юбки взлетели, и заходила по комнате взад-вперед, гневно раскачивая серьгами и звеня браслетами.

– Я терпела ее, Тутмос, ради тебя. «Фараон ничем не нарушил закон, – говорила я себе. – Он имеет право взять другую жену, потому что такова его привилегия, даже если его выбор пал на женщину, чье происхождение и род занятий оскорбляют самый воздух, которым я дышу!» Она глупа и вульгарна, Тутмос, и никогда не научится добродетелям, которыми обделена от рождения. Но теперь моему терпению, моей готовности идти тебе навстречу нанесен последний, решающий удар, и нанесли его вы оба, да, оба, – она ткнула в него пальцем, обличая, и он весь сжался под ее взглядом, – ибо оставить такую дерзость, такую ересь безнаказанной значит сказать всему городу: «Глядите! Одна моя жена смеется над другой, и я смеюсь вместе с ней!»

Ей не хватило воздуха, и она замолкла, стиснув кулаки и побледнев. Но это был еще не конец.

– Более того, – сказала Хатшепсут уже спокойнее, подходя к нему, – если ты сам не прикажешь ей оставаться в своих комнатах и не попадаться мне на глаза, пока мой гнев не утихнет, я прикажу ее выпороть. Я сделаю это, Тутмос, и ты меня не остановишь. Асет нужно преподать хороший урок, и сделать это надо сейчас, покуда ее растущая жадность и честолюбие не привели ее на эшафот.

Несчастный Тутмос крутил кольца у себя на пальцах. Ее ярость не произвела на него большого впечатления, ведь он знал, что характер у нее настолько же отходчивый, насколько и вспыльчивый. Но он знал, что она права и что он сам из трусости допустил, чтобы такое вопиющее нарушение дворцового этикета и вообще приличий осталось безнаказанным.

– Мне в самом деле очень жаль, Хатшепсет, и ты права, – заговорил он, видя, что ее гнев постепенно ослабевает. – Разумеется, я накажу Асет, но ты должна понимать, что она получила не столь утонченное воспитание, как мы с тобой. Жизнь у нее была не из легких.

– Ах, Тутмос, – возразила Хатшепсут устало. – Сколько людей рождаются в нищете и живут себе тихо и скромно, служа богу и своим ближним. В целых Фивах не найдется другой женщины, которая проявила бы такое жестокосердие к самому злейшему врагу, какое Асет проявила ко мне, а ведь я ей не враг, и она поняла бы это, если бы только дала себе труд подумать как следует. Я могла бы стать ее другом.

– Она тебя боится, – указал Тутмос. – Она чувствует себя неуверенно; вечно оглядывается через плечо. Ведь для нее царица – серьезная соперница.

Хатшепсут отрывисто рассмеялась:

– Да как она смеет думать о каком бы то ни было соперничестве между нами! Пусть себе оглядывается через плечо сколько ей заблагорассудится, у нее нет других врагов, кроме нее самой!

– Прости меня, – повторил Тутмос. – Мне приказать ее выпороть?

Хатшепсут взглянула на его озабоченно нахмуренное лицо с жалостью и презрением.

– В этом нет необходимости, по крайней мере сейчас. Но если она будет продолжать упорствовать в своей глупости, то это может оказаться единственным средством. Нет, Тутмос, просто запри ее в покоях и запрети выходить в сад. Я не хочу ее видеть ни за обедом, ни на прогулке, ни во время праздников. А теперь я возвращаюсь к себе.

Хатшепсут рассеянно отвесила ему короткий поклон и пошла к двери. Вдруг она обернулась и с кривой усмешкой, точно упрекая сама себя, спросила:

– Как тебе новая дочь?

Он смущенно переступил с ноги на ногу.

– Честно говоря, Хатшепсут, не знаю. Она, безусловно, здоровее, чем Неферура, но черты лица у нее какие-то смазанные. Она не похожа ни на тебя, ни на меня, ни на кого из наших родителей.

Хатшепсут скорчила гримаску.

– Вот именно, – бросила она. – Ну что же, Амон не захотел дать мне царя в сыновья!

И она вышла, тихонько притворив за собой дверь.

Девочку назвали Мериет-Хатшепсут, и Хатшепсут приняла этот выбор не моргнув и глазом. Имя было хорошее, надежное, оно не будило никаких воспоминаний или предчувствий, и ребенка в должном порядке принесли в храм и представили богу. Сенмут не испытывал никаких опасений за эту девочку. Она была очень здорова, росла не по дням, а по часам, и все же не вызывала в нем столь же теплого чувства, как хрупкая Неферура. Он был доволен, что его не назначили ее опекуном. Радовало Сенмута и то, что Хатшепсут быстро оправилась после вторых родов и уже через несколько недель вернулась к делам. Дворец снова загудел, как большой улей, собирая, точно нектар, золотую дань и высылая разведчиков, рабочих и посыльных, которые ездили по Египту из конца в конец, исполняя приказы царицы.

Хатшепсут справилась со своим разочарованием. Но, как и Сенмут, она не могла найти в своем сердце любви к младшей дочери. Она все время задавалась вопросом: потому ли, что так отчаянно хотела сына, или потому, что отказалась подержать девочку на руках в первый момент после ее рождения? Как бы то ни было, крохотное красное личико с тонкими чертами совершенно ее не трогало, и она чувствовала себя виноватой. Когда подошел первый день рождения Мериет, Хатшепсут, к своему ужасу, заметила, что та похожа на Асет – не лицом, а характером. Девочка оказалась плаксой, она то и дело заливалась слезами, иногда настоящими, но чаще притворными, чтобы получить то, чего ей хотелось. День за днем она испытывала терпение своих нянек. В детской стало шумно, и в конце концов Сенмут настоял, чтобы Неферуре отвели отдельный маленький покой. Хатшепсут согласилась, и царевну водворили в специально для нее отделанную комнату для слуг рядом со спальней матери. Так случилось, что царица и будущий соправитель сблизились еще больше, оставив плаксивого, вечно орущего младенца на попечении наемных кормилиц.

У Хатшепсут и в мыслях не было пренебрегать Мериет. Она приходила поиграть с ней и покачать ее так часто, как только могла, но она была занятой женщиной, у которой никогда не хватало времени. Ей проще было брать с собой Неферуру и разговаривать с ней, переходя из храма в рабочий кабинет, а оттуда в обеденный зал. А малышка в детской в бессильном гневе топала ногами, видя, как сестра и мать вместе уходят, оставляя ее с кормилицами и няньками. Мериет-Хатшепсет очень рано узнала, что такое ревность.

Глава 19

В начале месяца Тот, когда река уже начала подниматься и феллахи работали в полях день и ночь, чтобы собрать урожай, прежде чем злые зимние воды зальют землю, Тутмос простудился. Несколько дней подряд фараон отказывался от еды, жалуясь, что у него болит голова. – Когда у него начался насморк и поднялась температура, он тут же улегся в кровать. Врач прописал смешанный с кассией горячий лимонный сок с медом, и несчастный Тутмос пил лекарство и окружал себя амулетами и заговорами. Три дня спустя лихорадка продолжалась, хотя все симптомы простуды прошли. Встревоженный врач пошел за Хатшепсут. С ней был Инени: они вместе просматривали отчеты о расходах храма за последний месяц.

– Как себя чувствует сегодня Тутмос? – быстро спросила у лекаря Хатшепсут, не отрывая глаз от лежавшего перед ней свитка и думая о цифрах Инени.

Лекарь стоял, неловко теребя золотого скарабея на своей впалой груди.

– Могучему Гору совсем нехорошо, – начал он. Едва услышав его голос, Хатшепсут тут же повернулась к нему, забыв о свитках. – Простуда прошла, но лихорадка не унимается. Его величество слабеет.

– Тогда позови магов, немедленно! Чары и заклятия – лучшее средство от лихорадки. Как ты лечил его до сих пор?

– Я лечил кашель и заложенный нос, ваше величество; это прошло. Но больше я ничего не могу сделать. Фараон просит, чтобы вы пришли к нему, но я не советую этого делать.