Девушка из Дании - Дэвид Эберсхоф - Страница 34

34

и не смогла преодолеть иронию “модернизма”, как она выражалась. Наткнуться на сюжет картины, спящий перед самими картинами. Галерея наполнилась мягким звуком кожаных перчаток баронессы, которая аплодировала в этот момент. В галере висело всего пять картин, написанных в разгар позднего августа на юге Франции. Каждая из них зажигалась так, словно позади медленно восходило солнце Ментона. Они показывали Лили такой же, какой она была сейчас на стуле: осторожная, внутренняя, экзотическая по размеру и уравновешенная; с большим носом, костлявыми коленками и маслянистыми веками.

- Баронесса купила все пять, - сообщил Расмуссен, - а Лили спала всю сделку. Герда, с ней что-то не так? Надеюсь, что нет. Вы не слишком ее перегружаете? Позаботьтесь о ней, Герда, ради вашего же блага.

***

- Вы действительно не обеспокоены кровотечениями? - спросила Герда доктора Хекслера

- Не так сильно, как тем, что он - женщина, - сказал доктор, - даже рентген не способен вылечить это. Хотите, я поговорю с Эйнаром? Я могу сказать ему, что он сам себя травмирует.

- Он? - наконец спросила Герда, - я имею в виду, действительно ли он?

- Да, конечно. Надеюсь, вы согласитесь со мной, миссис Вегенер, что если это не прекратить, то нам придется принять более решительные меры. Что ваш муж не может прожить так большую часть жизни. Конечно, Дания очень открыта, но речь идет не об открытости. Это касается здравомыслия. Разве вы не согласны со мной, миссис Вегенер? Вы согласны с тем, что в его желаниях нет ничего нормального? Что вы и я, как ответственные граждане, не можем позволить вашему мужу свободно бродить в виде Лили? Даже в Копенгагене, даже в отдельных случаях, даже под вашим наблюдением. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что мы должны сделать все возможное, чтобы изгнать этого демона из него, потому что так оно и есть. Разве вы не согласны со мной, миссис Вегенер? Демон, миссис Вегенер, вы согласны?

      И именно тогда тридцатилетняя калифорнийка Герда, которая могла припомнить по крайней мере три случая, когда она чуть не убила себя случайно (например, когда делала стойку на тиковых перилах Фредерика VII, когда семья впервые привезла ее в Данию в десять лет) она поняла, что доктор Хекслер знал очень мало, если вообще знал что-либо. Она ошиблась! Герда услышала стон Эйнара за углом ширмы.

Часть 2

Париж, 1929

Глава 13.

      Недалеко от бульвара де Себастополь, к северу от Центрального рынка, находилась небольшая улица, тянувшаяся на два квартала. Когда-то ее называли улица Пуавр. Её перечный склад процветал, но провалился. Затем эта улица была известна под названием Сен-Симон, и на ней распологалась гостиница для возвращавшихся солдат. На улице Де Ла Луи отсутствовал сине-белый уличный знак, но теперь это была известная улица. Здания были черными, с угольной пылью на подоконниках, на заброшенных газовых фонарях, в ложе писсуара, на рваном тенте табачного магазина, который также торговал пшеничной водкой и девочками. Двери на улице были пронумерованы, но это ничего не значило. Никто, кроме владельца табачной лавки, носящего красно-рыжие усы, которые ловили крошки его утренней булки, казалось, не жил или не вел здесь какой-либо бизнес. Дом номер двадцать два был с дверью и окном из пузырного стекла. За этим окном распологался коридор, пахнущий, как писсуар. В верхней части лестницы находилась еще одна дверь, продавленная ударами ботинок, а дальше - стойка с женщиной по имени Жасмин-Картон и ее кошкой Мэй-Софи.

      Мадам Жасмин-Картон была толста, но еще молода. Толстые коричневые волосы росли на ее предплечьях, на которых иногда звенели ее золотые браслеты. Однажды она сказала Эйнару, что одна из ее девочек уехала и вышла замуж за греческого принца, оставив мадам Жасмин-Картон с кошкой Мэй. Она также сообщила, что на протяжении многих лет среди ее посетителей были важные послы, премьер-министры и десятки других графов.

      За пять франков мадам Жасмин-Картон дала Эйнару ключ, прикованный к латунной лампочке. Ключ впустил его в зал номер три, - узкую комнату с креслом, покрытым зеленой шерстью, задумчиво опустевшей проволочной корзиной для мусора и двумя маленькими окнами с черными шторами. На потолке светилась лампочка, освещавшая зеленое кресло. За запахом аммиака тянулся след чего-то соленого, горького и мокрого.

Стоял май - два солнечных теплых дня на один холодный. В узкой комнате всегда было холодно. Зимой Эйнар сидел в зеленом кресле в пальто и смотрел на пар, выходящий изо рта во время дыхания. Эйнар уже давно не приезжал к мадам Жасмин-Картон, и не мог знать, что в августе тусклые с прожилками испарин стены уже пожелтели от табака. Но он воображал себе это.

Сегодня Эйнар снял пиджак с накладными карманами и модными петлями. Герда купила этот пиджак для Эйнара, так как она покупала практически все его вещи. Герда верила в то, что Эйнар ничего не знает о парижской моде. За исключением, конечно, одежды Лили. Платья с капюшоном с шелковыми завязками на талии; перчатки, украшенные на локтях жемчужными застежками; туфли с ремешком, украшенным горным хрусталем - все это Лили покупала сама. В банке из-под мармелада Эйнар откладывал недельное пособие для Лили, и через два-три дня она протягивала руку к банке и брала деньги. «Деньги Лили» - такой была запись в бюджете Эйнара. Он искал франки в карманах габардиновых брюк, чтобы дать Лили больше, и если не находил, то иногда Лили бежала к Герде, которая, по-видимому, только благодаря Лили знала слово “да” и “больше”.

      Эйнар поднял одну из черных штор в комнате. За мутным стеклом находилась девушка в купальном костюме и черных чулках. Одна ее нога стояла на гнутом стуле. Девушка танцевала, хотя музыки не было. Из другого окна выглядывало лицо человека. Его маслянистый нос прижался к стеклу, а дыхание оставляло пятно тумана. Девушка, казалось, знала об Эйнаре и другом мужчине, - прежде, чем сдернуть одежду, она огляделась, не взглядув при этом на их лица с плоскими носами, и опустила подбородок.

      Девушка сняла перчатки, похожие на перчатки Лили, с мясистой трубки своей руки. Девушка была некрасивой - черные волосы, наэлектризованные и сухие; лошадиная челюсть, слишком широкие бедра и слишком впалый живот. Но в ее скромности было что-то прекрасное, - подумал Эйнар. В том, как она аккуратно сложила на спинку гнутого стула свои перчатки, а затем купальник, и, наконец, чулки, словно знала, что они снова