Девушка из Дании - Дэвид Эберсхоф - Страница 56

56

Карлайл, солнце скользило над предгорьями, и пушистые тени падали на каньоны Пасадены, как одеяла, Герда взяла холодную руку Тедди. Пульс на нижней стороне запястья был слабым, и поначалу она даже не почувствовала его. Но пульс постукивал – слабо и не часто.

- Тедди? - позвала она, - Тедди, ты слышишь меня?

- Да, - отозвался он.

- Больно?

- Да.

- Тебе сегодня лучше?

- Нет, - сказал он, - боюсь, что мне хуже. Хуже, чем когда-либо.

- Но тебе будет лучше, Тедди? Сделай мне одолжение. Я позвонила Ричардсону. Он придет утром. Пожалуйста, дай ему взглянуть на тебя. Это все, о чем я прошу. Он хороший доктор. Он спас меня, когда я была маленькой и заболела ветряной оспой. У меня была лихорадка, и все, включая Карлайла, вычеркнули меня из жизни, но сегодня я так же сильна, как и все, и у меня ничего не осталось от этой чертовой болезни, кроме этого маленького шрама.

- Герда, дорогая, - сказал Тэдди, судороги прыгали в его горле, - я умираю, дорогая. Ты знаешь это, не так ли? Мне не станет лучше.

      Она этого не знала, но лишь до сих пор. Конечно, он умирал. Теперь он как никогда был ближе к мертвецу, чем к живому. Его руки стали тонкими и слабыми от пожелтевшей плоти; глаза были заражены. Его легкие, словно губки, опустившиеся прямо на дно Тихого океана, были насквозь пропитаны кровью и мокротой. И его кости, - это была самая жестокая часть, - кости его были изрезаны. Их грыз мокрый живой огонь. Герда думала о боли, которую он, должно быть, испытывал, но на которую никогда не жаловался. Она готова была забрать эту боль себе.

- Прости, - сказал Тедди.

- За что?

- За то, что бросаю тебя.

- Но ты меня не бросаешь.

- И я сожалею, что прошу тебя сделать это, - сказал он.

- Что сделать? О чем ты говоришь? - она почувствовала, как по спине пробежала паническая дрожь. В комнате было тепло из-за сырости. Ей следовало открыть окно, подумала Герда. Дать бедному Тедди свежий воздух…

- Ты поможешь мне с этим?

- С чем? - она не понимала его, и подумала только о том, чтобы позвонить Ричардсону и сообщить, что Тедди говорит глупости.

Плохой знак. Она знала, что ответит Ричардсон. Он скажет, что ему тяжело говорить по телефонной линии.

- Возьми эту подушку... резиновую. Положи ее на мое лицо, только не сильно. Это не займет много времени.

Герда замерла. Теперь она поняла. Последняя просьба мужа, которому она хотела угодить больше всего на свете. И больше всего на свете она хотела, чтобы он покинул этот мир, все еще влюбленный в нее. В кресле-качалке лежала резиновая подушка. Тедди пытался поднять руку, чтобы указать.

- Просто придержи ее на моем лице минуту или две, - попросил он, - так будет легче.

- О, Тедди, - прошептала она, - я не могу… Утром доктор Ричардсон будет здесь. Подожди до тех пор. Пусть он взглянет на тебя. Он может знать, что будет с тобой дальше. Просто продержись до этого времени. Пожалуйста, перестань говорить об этой подушке и указывать на нее!... - пот собирался на ее спине и на блузке под грудями, словно у нее была лихорадка. Капли пота проскальзывали мимо ее ушей.

Герда повернула оконный рычаг и почувствовала прохладный воздух. Подушка была черной, с плотными краями, и пахла, как шина. Тедди все еще смотрел на нее.

- Да, - сказал он, - принеси ее сюда.

Герда прикоснулась к ней. Кожа подушки была толстой, как у грелки. Подушка была вялой, наполовину заполненной воздухом.

- Герда, дорогая... это последнее. Просто прижми ее к моему лицу. Я больше не могу.

Герда взяла подушку, наполненную резиновым запахом, и прижала ее к груди. Она не могла этого сделать. Такой ужасный способ: умереть под этой вонючей старой вещью; убить последний запах жизни… «Но хуже всего то, кто собирается его убить», сказала себе Герда, перебирая упругий край подушки. Хуже, чем она когда-либо думала. Нет, она не могла этого сделать. Она выбросила подушку в окно, и та упала на Арройо-Секо, словно раненый ворон.

Тедди приоткрыл губы, и стал виден его язык. Он пытался что-то сказать, но усталость преодолела его, и он уснул.

      Герда подошла к нему и поднесла ладонь к его губам. Дыхание Тедди было не сильнее, чем взмах крыльев бабочки.

Когда наступил вечер, залы санатория умолкли. Голубые сойки сделали последний рывок в пондерозе возле окна Тедди, и Герда взяла его холодную влажную руку. Она уже не могла смотреть на него, и отвернулась к окну, наблюдая, как Арройо-Секо превращается в черную яму. Горы Сан-Габриэль превратились в черные силуэты чего-то большого, черного и безликого, нависшего над долиной, в которой Вэуды жили среди каньонов и апельсиновых рощ. Герда затаила дыхание, чтобы не потерять сознание. Когда она, наконец, выдохнула воздух и утерла слезы своей манжетой, то уронила руку Тедди. Она снова поднесла ладонь к его носу, а затем, ночью, она уже знала, что Тедди Кросс ушел по своей воле.

* la rentrée - дословно - вход в плотные слои атмосферы, здесь – «с погружением».

Часть третья.

Дрезден, 1930 год

Глава 19

      Поезд Эйнара вошел в Германию. Он остановился на коричневом поле, - темное серебро с инеем. Солнце в январском небе было слабым, и березы, испещерившие поле, сжались от ветра. Все, что Эйнар мог увидеть - это плоская земля вплоть до серого неба на горизонте. Вокруг больше ничего не было. Ничего, кроме дизельного трактора, заброшенного на зиму, красное металлическое сиденье которого дрожало на ветру.

      Пограничный патруль проверял паспорта в поезде. Эйнар слышал офицеров в соседних вагонах, стук их сапогов тяжело отдавался по полу. Офицеры говорили быстро, но им было скучно. Слышалось тонкое хныканье женщины, объясняющей, где ее документы, и один из офицеров перебил ее: “Nein, nein, nein.”*

Два офицера подошли к купе Эйнара, и в груди у него дрогнуло, словно он был повинен в чем-то. Офицеры были молоды и высоки, их форма плотно прилегала к плечам, и Эйнару стало неловко. Лица офицеров блестели под козырьками шапок, как медные пуговицы на их манжетах. Эйнар внезапно подумал, что юные офицеры будто бы