Каменный Кулак и мешок смерти - Кууне Янис - Страница 13

Но за все девять дней, пока ватага добиралась до Хедебю, гордым кораблям, увенчанным свирепыми драконьими головами, так и не удалось намного опередить презираемые грузовые кнорры. А за это время и ветер не раз дул в попутном направлении, и гребцы на драккарах не щадили своих спин, но все равно каждый вечер к тому часу, когда в котлах доспевала походная каша, грузовые суденышки прибывали на место общей стоянки.

– Я же говорю, кнорры идут налегке! – бухтел племянник Неистового Эрланда.

Волькше иногда начинало казаться, что, став вожаком ватаги из десяти драккаров, двух кнорров и двух снейкшипов, Хрольф утратил всю свою шеппарьскую смелость. По дороге на Волин и обратно кормчий Грома не боялся выходить в открытое море. А во время всего пути от Бирки до вотчины толстяка Кнуба водные просторы ни разу не заняли весь горизонт: остров ли, причудливый ли берег суши, но какая-нибудь земля постоянно маячила перед глазами.

– Ты чего-то боишься, Хрольф? – как-то спросил Волкан.

– Что ты такое говоришь? – насупился мореход.

– Почему мы не выходим в открытое море, а тремся у берегов? – не унимался венед.

Племянник Неистового Эрланда разразился самым язвительным смехом, на который был способен.

– Кнутнев, ты все-таки полная сумь, – потешался он. – Да это самый короткий путь до даннской марки. Когда свейские, точнее, гётские берега начнут уходить на северо-запад, на юго-западе начнутся острова подвластные Хареку. Мы пройдем мимо Гюльдборга и вскоре упремся в Ютландию. У самой подошвы этого огромного полуострова начинается Шлея – река, которая и приведет нас в Хедебю.

Где именно кончились гётские земли и начались даннские, Волькша так и не сумел понять. Даже когда драккары вошли в очередной пролив или шхеру, он не сразу понял, что это река. Лишь в одном месте, где берега ее сходились сравнительно близко, он заметил, что люди во встречных лодках совсем не гребут веслами, а лениво плывут по течению. И только это указывало на то, что корабли шёрёвернов поднимаются вверх по реке, которая в некоторых местах была даже шире Ниены.

И вот, наконец, впереди показалось общинное городище, которое можно было бы сравнить с Ильменьским торжищем, но только в том случае, если бы к тому пристроили княжеский двор, а также все городки, что Волькше и Олькше довелось увидеть на Волхове. Впрочем, даже тогда ильменьский град не мог бы тягаться с Хедебю. К тому же даннское торжище было обнесено не обычным частоколом, как у венедов, а отсыпной стеной с множеством стрелковых башен. Сотни домов жались возле крепости, а сколько хором находилось внутри нее, даже страшно было подумать. Сходней и мостков возле Хедебю было такое множество, что берег был похож на частый гребень. А уж таких диковинных кораблей, как на водах Хедебю Нура,[110] Волькша никогда и не видывал. Не хаживали такие по Волхову, поскольку гости, прибывшие на них к даннам, слыхом не слыхивали ни про Гардарику, ни про ильменьских словен.

В эти мгновения Волкан был очень доволен тем, что волею Макоши[111] он мог теперь сидеть на гребцовском сундуке только по собственной прихоти. Он во все глаза смотрел на открывающееся перед ним городище. Точно такой же восторг вперемешку с оторопью он испытал на Ильмене накануне Масленой недели, стоя на гульбище[112] гостиного двора.

«Зев закрой, а не то крятун[113] залетит», – сказал ему тогда Година. За время, что прошло с того достопамятного утра, Волкан переменился. Рта от удивления он больше не открывал. Но до сих пор нет-нет да и ощущал тоску по дому, по материнской ласке, по мудрому отцовскому слову…

Дивясь на чудеса, выставленные в лавках даннского торжища, Волькша то и дело думал о том, ведал ли его отец, славный на всю Гардарику толмач, что те спесивые и заносчивые гости, кои добирались до их медвежьего угла, были, может, и самыми смелыми, но не самыми богатыми. Да и диковины, коими гости Ильменьского торжища кичились, выходили на поверку товаром не первого разбора, так, завалящий скарб на полках купцов Хедебю.

Больше всего венеда поразили слюдяные кувшины да чаши[114] и крытые тонкой узорчатой сканью[115] бронзовые, серебряные и золотые уборы. Ничего подобного он прежде не видывал. Никогда еще у Волькши так не чесались руки непременно купить возлюбленной Эрне диковинный подарочек.

– Сколько стоит это запястье?[116] – как можно четче произнося свейские слова, спросил он у хозяина лавки.

– А тебе зачем знать? – довольно грубо ответил кособокий данн с черными от постоянной возни с серебром руками.

– Купить хочу, – простодушно ответил венед.

– С каких это пор у корабельных гребцов столько серебра завелось? – сквозь зубы процедил торговец.

– А почему нет? – начал закипать Варглоб. Одет венед был, конечно, неказисто. Сколько ни уговаривала его Эрна, он ни в какую не позволил ей ушить богатые одежды хохендорфских старшин. Мало того, Годинович повелел жене распороть их и скроить себе из них нарядное платье. Для этих-то жениных обнов и задумал он купить восхитительное запястье. В таком убранстве можно было бы без стыда предстать и на двор конунга.

– Ты говори – сколько? – настаивал венед.

– Проваливай! – без всяких объяснений потребовал данн.

– Что-о-о? – взвился Волкан. Малый кошель Родной Земли был предусмотрительно приторочен к его поясу. Чужие земли – чужие нравы. Это на Бирке его узнавали в лицо. Слух о Каменном Кулаке обежал уже все берега обширного Мэларена. Даже эстинский златокузнец, который делал янтарный гребень для Эрны, и тот спросил Волькшу, не видал ли тот на Бирке Трувера Кнутнёве, каковой, по слухам, может убить человека одним ударом голой руки.

Впрочем, этого даннского зазнайку он собирался поставить на место без рукоприкладства. Недаром же он был сыном Годины, которого вся округа назвала Родомысличем.[117] Отходить супостата метким словом иногда почетнее, чем дубьем или железом.

Но пустить в ход красноречие Волькше не удалось. Дверь лавки отворилась, и туда вошли трое ратарей. Судя по всему, это были урядники Кнуба. Толстые золотые цепи украшали их короткие мясистые шеи, на поясах висели длинные мечи в костяных ножнах, а также по паре опоясных ножей. Вид у них был самый что ни на есть кровожадный.

– О, господа хольды! – приветствовал их появление торговец. – Живите сто лет, благородные воины благородного ярла!

Благородные господа приосанились и насупили брови.

– Смилуйтесь, доблестные ратари, – продолжал владелец лавки, – окажите помощь скромному умельцу, выставьте из моей лавки этого побирушку.

– Я не побирушка! – возмутился Варглоб. – Я хотел купить у него браслет для своей жены.

– Ты свей? – спросили у него урядники.

– Я – венед, – ответил Волькша.

– Венед, говоришь, – осклабились данны. – Беглый фольк. Вор, стало быть.

– Я не вор и не фольк! – закричал Варглоб.

– Тогда откуда же ты так хорошо знаешь наречие викингов?

– Я… – замялся Волькша.

– Да что с ним говорить! – рявкнул самый молодой из урядников. – Хватай его!

Только тут Волкан понял, что подпустил даннов слишком близко. Не успел он вскинуть руки, как два дюжих молодца уже скрутили его в бараний рог, а третий со всей удали ударил в живот. Лавка задрожала и поплыла перед глазами Годиновича. От второго удара вся вольшина требуха превратилась в раскаленные камни, обжигающие живот изнутри. После третьего Явь начала расползаться по швам, но не настолько сильно, как рассчитывал убивец.

– Хватит с него, – раздался из-за полога кровавого тумана голос купца. Тот больше не лебезил перед «благородными господами», а прямо-таки повелевал: – Быстро посмотрите, что у него в кошельке. А ты, дубина, встань у двери, чтобы никто не вошел.