Вайдекр, или темная страсть - Грегори Филиппа - Страница 71

— Там будет тесновато, — отозвалась я, измеряя взглядом ширину его коляски. — Но если вам удастся держать прямо, то возможно.

Он хмыкнул.

— О, я плохой возница, я знаю. Совершенно неопытный. Но вы всегда можете поправить меня, если что.

Я рассмеялась. Что мне нравилось в Джоне Мак Эндрю больше всего, так это его иммунитет к моим поддразниваниям. Он никогда не реагировал на мои атаки, они его даже не задевали. Он воспринимал их как часть нашей игры — и признавался в своем неумении без тени смущения, часто при этом греша против истины.

— Ах, что вы, что вы, — сказала я весело. — Я уверена, что вы могли бы, сидя в экипаже и правя парой, взобраться по лестнице, не повредив лошадей и не оцарапав ступеней.

— Безусловно, мог бы, — скромно произнес он. — Но я не стану этого делать, Беатрис. Из-за вас. Ведь вы бы ужасно испугались за меня.

Я непроизвольно рассмеялась и взглянула в его ласковые глаза. Когда он меня так поддразнивал, его глаза сияли, будто бы он целовал меня. Вскоре он остановил лошадей и бросил поводья на куст.

— Они подождут, — сказал Джон небрежно и подал мне руку. Он продолжал держать ее, когда я уже вышла из экипажа и мы достигли гребня холма. Лучшего места для любовной прогулки я не могла бы найти. Но думаю, что я чувствовала бы себя лучше, если бы те заросли, в которых мы любили лежать с Ральфом, не находились буквально в ярде отсюда, а маленькая лощина, где я полоснула кнутом Гарри, не лежала в дюжине ярдов справа.

— Беатрис, — сказал Джон Мак Эндрю, и я обернулась к нему.

— Беатрис… — произнес он еще раз.

В моем мозгу вспыхнули слова Ральфа о тех, кто любит, и тех, кого любят. Джон Мак Эндрю любил меня, и вся его мудрость и острый ум не могли защитить его от этой любви. Любви вопреки всему. Все, что мне надо было сделать, это сказать «да».

— Да, — сказала я.

— Я написал своему отцу несколько недель назад и сообщил ему о своих чувствах, он принял это очень хорошо, я бы сказал великодушно, — сказал Джон. — Он выделил мне мою долю и разрешил делать с ней все, что я хочу. — Он улыбнулся. — Это — целое состояние, Беатрис. Достаточное, чтобы скупить три Вайдекра.

— Но это майорат. Гарри не может продать его, — быстро ответила я с внезапно проснувшимся интересом.

— А это все, о чем вы думаете, не так ли? — заметил Джон сокрушенно. — Я имел в виду, что его достаточно, чтобы купить или снять в аренду любое поместье. Я сказал отцу, что никогда не вернусь в Шотландию и собираюсь жениться на англичанке. Гордой, упрямой, знатной англичанке. И любить ее, если она позволит, всю мою жизнь.

Я обернулась к нему, мое лицо светилось нежностью, глаза сияли от счастья. Я не ожидала, что полюблю кого-нибудь после Ральфа, я думала, что моя страсть к Гарри будет вечной. Но сейчас я едва могла вспомнить, как он выглядит. Я ничего не видела перед собой, кроме глаз Джона, сияющих любовью и нежностью.

— И я буду жить здесь? — спросила я, не веря своему счастью.

— И ты будешь жить здесь, — пообещал он мне. — В крайнем случае, я куплю вайдекрские свинарники, только чтобы мы с тобой жили на этой земле. Это удовлетворит тебя? — В нетерпении и любви он сжимал меня в своих, будто железных руках. Я чувствовала, как у меня подгибаются колени от объятий мужчины, охваченного страстью. Когда мы отпрянули друг от друга, мы оба едва дышали.

— Мы помолвлены? — требовательно спросил он меня. — Ты выйдешь за меня замуж? И мы будем жить здесь? И мы объявим об этом сегодня за обедом?

— Да, я выйду за вас, — сказала я так же торжественно, как сказала бы всякая другая невеста. Я думала о ребенке в своем чреве и о деньгах Мак Эндрю, с которыми я смогу так много сделать для Вайдекра.

— Да, я выйду за вас, — повторила я вновь.

Мы взялись за руки и направились обратно к экипажу. Лошади стояли спокойно, пощипывая темные листья боярышника, и черный дрозд грустно пел в лесу.

Джон проехал вперед по узкой тропе, пока не нашел места, где мы могли развернуться и отправиться в обратный путь.

Листья буков, опадая, медленно кружились вокруг нас, как рис на свадебной церемонии, пока мы медленно проезжали под ними. Джон не торопился домой. Медные буки были темно-пурпурными в ту осень, а листья других деревьев, еще недавно восхитительно зеленые, стали желтыми и оранжевыми, невыразимо яркими в своей увядающей красоте. Мои любимые березки светились золотом над серебром своих белых стволов. Живые изгороди, казалось, горели огнем последних цветов шиповника, и красные глянцевитые ягоды брусники кивали своими головками там, где еще недавно белели цветки.

— Это чудесная страна, — сказал Джон, заметив, каким любящим взглядом я провожала знакомые, но всегда такие разные деревья, изгороди, землю. — Я понимаю, что ты любишь ее.

— Ты скоро полюбишь ее так же, — с уверенностью сказала я. — Когда ты будешь жить здесь, проведешь здесь всю свою жизнь, ты поймешь, что она для нас значит.

— Страсти, равной твоей, быть не может, — поддразнил он меня. — Гарри относится к этой земле по-другому, правда?

— Да, — ответила я. — Я думаю, только мой отец любил ее не меньше меня. Но даже он предпочитал провести сезон в городе или съездить на охоту в другие края. Я же была бы счастлива, если бы могла не уезжать отсюда всю жизнь.

— Может быть, мы все-таки съездим куда-нибудь на денек раз в году, — продолжал подсмеиваться надо мной Джон, — или проведем високосный год в Чичестере.

— А на нашу десятую годовщину я, так и быть, соглашусь съездить в Петворт, — подхватила я.

— Мы это еще обсудим, — улыбаясь, ответил Джон. — Я очень заинтересован в нашей сделке.

Я улыбнулась в ответ, и мы продолжали наш путь. Когда мы подъезжали к дому, там уже зажгли свечи.

Слова Джона вызвали у моих домашних так же мало удивления, как мы ожидали, и так же много радости. Мамино лицо стало мокрым от слез, и она протянула руки к Джону и произнесла: «Мой мальчик, мой дорогой мальчик».

Он взял обе ее руки и поцеловал их по очереди, а затем звучно расцеловал ее в обе щеки.

— Мамочка! — вызывающе заявил он, чем заработал шлепок ее веера.

— Негодный мальчишка, — рассмеялась она и протянула руки мне навстречу. Я прижалась к ней, и думаю, это было наше первое искреннее объятие с тех пор, как я себя помню.

— Ты счастлива, Беатрис? — спросила она тихо. Ее вопрос заглушил голос Гарри, громко заказывавшего шампанское и оглушительно хлопавшего по спине Джона.

— Да, мама, — правдиво сказала я. — Я действительно счастлива.

— Ты обрела, наконец, спокойствие? — она изучающе смотрела в мое лицо.

— Да, мама, — ответила я. — У меня такое чувство, что я нашла то, что так долго искала.

Мама кивнула, удовлетворенная. Казалось, что она разрешила все мучавшие ее до сих пор загадки. Запах молока, исходивший от меня, когда мы с Селией вернулись домой с ребенком, мои ночные кошмары после смерти отца, исчезновение товарища моего детства, гэймкипера. Она никогда не осмеливалась потянуть за эту нить, которая могла бы привести ее к ужасающей правде. И сейчас она была счастлива отбросить все свои подозрения, будто их никогда не существовало.

— Он — хороший человек, — говорила мама, глядя на Джона, обнимающего одной рукой талию Селии и смеющегося вместе с Гарри.

— Я тоже так думаю, — я посмотрела туда же.

Джон, почувствовав мой взгляд, оглянулся и с деланным испугом убрал руку с талии Селии.

— Мне следует помнить, что теперь я обручен, — рассмеялся он. — Селия, вы должны простить меня. Я забыл о своем новом статусе.

— Когда же вы станете женатым человеком? — мягко поинтересовалась она. — Беатрис, ты планируешь долгую помолвку?

— Разумеется, нет, — не раздумывая, ответила я. Затем я помолчала и взглянула на Джона. — Собственно, мы еще не обсуждали это, но я бы хотела, чтобы свадьба состоялась до Рождества и, конечно, до ягнения овец.

— О, если теперь овцы будут диктовать мне мою семейную жизнь, то боюсь, мне трудно будет им угодить, — иронически заметил Джон.