Стихотворения, не вошедшие в сборники - Набоков Владимир Владимирович - Страница 18

18

"Как бледная заря, мой стих негромок"

Как бледная заря, мой стих негромок,и кратко звуковое бытие,и вряд ли мой разборчивый потомокприпомнит птичье прозвище мое.Что ж делать, муза, жизнь моя. Мы будемв подстрочном примечанье скромно жить…Не прозвенеть, не высказать мне людям,что надо Божьей тенью дорожить.Что Божья тень волнистая сквозь нашизавесы разноцветные видна;что день и ночь — две дорогие чашиживой воды и звездного вина.Не прозвенеть, не высказать — и скоромою забудут бледную зарю,и первая забудет та, которойпоследние лучи я подарю.И все же, муза, счастлив я… Ты нежность,ты — тишина; с тобой нельзя грустить;ты в пенье дней житейскую мятежность,как лишний слог, не можешь допустить.

31. 8. 23.

"Ночь свищет, и в пожары млечные"

Ночь свищет, и в пожары млечные,в невероятные края,доваливаясь в бездны вечные,идет по звездам мысль моя,как по волнам во тьме неистовой,где манит Господа рукарастрепанного, серебристого,скользящего ученика…

2. 9. 23.

РОДИНА

Когда из родины звенит намсладчайший, но лукавый слух, —не празднословью, не молитваммой предается скорбный дух.Нет, — не из сердца, вот отсюда,где боль неукротима, вот —крылом, окровавленной грудой,обрубком костяным — встаетмой клекот, клокотанье: Боже,Ты, отдыхающий в раю, —на смертном, на проклятом ложетронь, воскреси — ее… мою!..

ОЛЕНЬ

Слова — мучительные трубы,гремящие в глухом лесу, —следят, перекликаясь грубо,куда я пламя пронесу.Но что мне лай Дианы жадной,ловитвы топот и полет?Моя душа — олень громадный —псов обезумевших стряхнет.Стряхнет — и по стезе горящейпромчится, распахнув рога,сквозь черные ночные чащина огненные берега!

"Я помню в плюшевой оправе"

Я помню в плюшевой оправедагерротипную мечтуи очи в северной дубраве,и губы в громовом порту.Но ты… Прямой и тонкой тенью,как бы ступая по стеклу,внимая призрачному пенью,вникая пристально во мглу,— во мглу, где под железным кленомя ждал, где, завернув с угла,сквозные янтари со стономтекли в сырые зеркала —безгласно в эту мглу вошла ты,и все, что скучно стыло встарь,все сказкой стало: клен зубчатый,геометрический фонарь…Ты… Платье черное мне снится,во взгляде сдержанный огонь,мне тихо на рукав ложитсяпродолговатая ладонь.И вдруг, улыбкою нежданнойблеснув, указываешь мне:клин теневой, провал обманныйна бледной, на косой стене.Да, правда: город угловатыйиграет жизнью колдовскойс тех пор, как в улицу вошла тысвоей стеклянною стопой.И в этом мире небываломтеней и света мы одни.Вчера нам снились за каналомвенецианские огни.И Гофман из зеркальной дверивдруг вышел и в плаще прошел,а под скамьею в темном скверея веер костяной нашел.И непонятный выступ медныйгорит сквозь дальнее стекло,а на стене, косой и бледной —откуда? — черное крыло.Гадая, все ты отмечаешь,все игры вырезов ночных,заговорю ли — отвечаешь,как бы доканчивая стих.Таинственно скользя по гласным,ты шепчешь, замираешь ты,и на лице твоем неясномловлю я тень моей мечты.А там над улицею сонной,черты земные затая,стеною странно освещеннойстоит за мною жизнь моя.

Берлин, 25. 9. 23.