Живи как хочешь - Алданов Марк Александрович - Страница 68

– Как бы не ушел и сам Делавар.

– Почему? – с беспокойством спросил Гранд. – Ты замечаешь, что он охладел к обществу? Он тебе что-нибудь сказал?

– Нет, он мне ничего не говорил. Обойдемся и без вас, и без него.

– Хороши бы вы были без нас! Так меня вы гоните?

– Мы вас пока, к сожалению, не гоним. Председатель мне не раз говорил, что Ордену нужны всякие люди.

– Даже такая дрянь, как я? – спросил Гранд еще веселее. – А между тем, я совсем не дрянь. Повторяю, я добр и симпатичен, эти два достоинства выкупают все недостатки. Кроме того, мне действительно нравятся идеи «Афины», ей Богу! Может быть, в моей симпатичной черной душе есть пробелы, а? Может быть, мне нужно что-либо святое в жизни, а? Ты ведь знаешь, что я в душе люблю Дюммлера, хоть он и подлый старикашка. Кто знает, может быть, именно его идеям принадлежит будущее? Он прошлый раз говорил, что задача «Афины» освобождать и уводить душу людей. Вдруг он освободит и уведет мою душу? Поверь мне, нет такого прохвоста, который бы никогда, ни разу в жизни об этом не мечтал бы. Ты этого не думаешь?

– Я думаю, что вы должны уйти из «Афины», пока вас не прогнали.

– Меня не могут прогнать. Делавару я нужен. Дюммлер меня терпит. Ах, какой он замечательный человек! У тебя слабость к прохвостам, а у меня к очень умным, ученым и благородным людям… Постарайтесь, вице-питонисса, забыть все лишнее, что я вам сказал. И не забудь получить хороший вступительный взнос с твоего драматурга. Вообще взыщи членский взнос со всех, кто еще не заплатил. Помни, что за пианино надо заплатить, а Делавар до 1-го числа ни сантима не даст. Между тем, если у нас заберут пианино, то все пропало! Я обожаю ритуал! Если б у нас не было ритуала, клянусь, я в «Афину» не пошел бы! Даже если б она в самом деле стала богатым учреждением, хотя у меня с юных лет принцип всегда примазываться к тем, у кого есть деньги… Кстати, ангел мой, в каком положении твои собственные дела? Как уроки фотографии?

– Вы могли бы хоть помнить, что я изучаю не фотографию, а радиотехнику.

– Это все равно! Никакого заработка такие вещи тебе не дадут. А как дела с профессором Фергюсоном? Он чудак, профессор Фергюсон. Из него толку не будет. В «Афине» он не засидится. Я в Америке буду работать не среди ученых, хотя между ними попадаются круглые идиоты. Фергюсон скоро нас всех пошлет к чорту, в том числе и тебя… Какого числа он тебе платит жалованье?

– Скажите прямо: сколько вам нужно?

– Милая, зачем так говорить? Я беру у тебя деньги, но ведь я тебя люблю, и ты меня любишь. Ты отлично знаешь, что если бы я был богат, я все свое богатство сложил бы у твоих ног.

– Поэтический тон вам не удается, – сказала она, хотя сердце у нее залилось радостью от его слов.

– Вот, вот, опять… Как тебе не стыдно? Разве ты не любишь меня? – Он поцеловал ее в губы, в оба глаза, и посадил к себе на колени. Тони не сопротивлялась. – Как тебе не стыдно? Ты меня считаешь падшим человеком, хотя откуда же это я упал? Я такой от природы, чем же я виноват? Я от природы не знаю, что хорошо и что дурно. Правда, слышал, читал, но это так неубедительно. Говорят, вот это хорошо, вон то дурно, а я всегда себя спрашиваю: а собственно почему? может быть, наоборот?.. Признайся, что я очень красив, а? И как я от природы элегантен! У меня было любовниц без счета, и я всех их горячо любил.

– Хвастун, ты изображаешь того польского короля, у которого было триста незаконных детей. И все ты врешь!

– Какой это польский король? – деловито спросил он. – Я запишу.

– Кажется, Август.

– У меня нет трехсот детей и даже нет детей вообще, но для этого есть особые причины. Я не польский король. Однако у него наверное никогда не было такой любовницы, как ты. Если б дать твои глаза да умной женщине, а не психопатке, каких бы дел мы с тобой не переделали. Ты тоже говоришь: этого нельзя, того нельзя! А почему, никто из вас объяснить не может. Моисей не велел? Да мы еще не знаем, что делал бы Моисей, если б жил при Гитлере. Но для упрощения спора допустим, что я падший человек. Так разве не грешно угнетать падшего человека? Да, я беру у тебя взаймы деньги, но я тебя люблю и я тебе все отдам. Какой-нибудь Рихард Вагнер брал деньги у женщин, которых не любил, и ничего им не отдавал. А между тем мы все вместе, с вашим честнейшим Дюммлером и с вашим благороднейшим профессором, недостойны развязать ремень на ноге у Вагнера… Помнишь эту оргию струнных инструментов при приближении корабля Изольды? Нет, ты не помнишь, да если б и помнила, то это ни к чему, потому что ты не более музыкальна, чем ученые медведи, которые на ярмарках играют на гармонии. По-моему, человек, который написал второй акт «Тристана», может быть убийцей, извергом, палачом в гитлеровском концентрационном лагере, может себе изготовлять абажуры из человеческой кожи, как та милая дама, как ее звали? Ильза Кох – и, несмотря на все это, на такого человека надо молиться, надо осыпать его золотом и ставить ему при жизни памятники!

– Но ведь ты пока не написал «Тристана».

– Но ведь я пока и не делал себе абажуров из человечьей кожи, – говорил он, осыпая ее поцелуями. – Вот отсюда можно было бы сделать чудный абажурчик… Какие преступления я совершил? Деньги? Как тебе не стыдно приписывать деньгам такое значение?

– Твое бесстыдство просто не имеет границ…

– Вот, вот, наконец-то! То-то!.. Вице-питонисса, вы целуете чудесно. Ваше настоящее призвание – любовь. Дорогая, в вас в самом деле пропадает Клеопатра! Я уверен, у Клеопатры тоже был этот легкий нервный смешок. Он и технически очень хорош. Милая, сделай еще этот твой жест: головка назад и налево, так, чтобы серьга почти касалась плеча… Вот так, чудно! Этот жест меня, как говорится, «сводит с ума»!.. Милая, расскажи мне свою любовную биографию, а? Впрочем, я догадываюсь: первого ты страшно любила, второго ты любила, но не страшно, третьего ты ненавидела, а начиная с четвертого, это стало привычкой.

– Ты хам и дурак… Хочешь, я вспрысну тебе морфий?.. Ты увидишь, что это за блаженство!.. Хочешь? Сейчас, сию минуту!

– Нет, очень благодарю… Приходи сегодня ко мне в гостиницу! Придешь?

– Приду. А ты все-таки хам и дурак.

– Хам, может быть, да и то едва ли, но дурак ни в каком случае. Нет, моя красавица, я что угодно, но не дурак, и ты отлично это знаешь. Невежественный человек – да, дурак – нет. И не хам, это вздор! Мой главный порок – это откровенность в пьяном виде, а я пью каждый день.

– Я тебя знаю наизусть и все-таки еще немного тебя люблю.

– Сейчас возьми назад это глупое «все-таки»!

– Скоро я тебя брошу.

– Какой наглый вздор! Меня еще ни одна женщина не бросала, я вас всех бросал, и всегда неохотно, всегда с душевной болью, клянусь честью! Нет некрасивых женщин и нет дурных любовниц!

– Я сама себе противна оттого, что полюбила тебя.

Он серьезно обиделся и ссадил ее с колен.

– Ты чрезвычайно глупа! Можешь бросить меня, когда тебе угодно! Терпеть не могу, когда люди вечно играют роль, как ты или дурак Делавар!

– Я уже слышала это твое замечание, будто я играю какую-то роль. Очень глупое замечание даже для тебя. Какую роль я играю?

– Банальную, милая, страшно банальную! Ты вамп или полувамп: роковая кинематографическая женщина, подпавшая под власть еще более рокового кинематографического мужчины. И со мной, дорогая, это выходит совсем глупо. Посуди сама, какой я роковой мужчина! Какой я Кларк Гэбл! Какой я Эррол Флинн! Ведь я мухи не обижу… Нет, положительно, ты жертва не капиталистического строя, а кинематографа.

– Я «вамп, подпавший под власть мужчины!» – сказала она. – Трудно понимать меня хуже!

– Впрочем, ты часто меняешь стиль. Три месяца тому назад у тебя были деньги и ты их целиком тратила на туалеты, парикмахеров и шампанское. Теперь строгое монашеское платье и «Афина"… Кстати, откуда у тебя были тогда деньги?.. А еще раньше ты мне говорила, что человечество спасут кооперативы.

– Ты не способен все это понять.