Завтра не наступит никогда - Романова Галина Владимировна - Страница 44

– А кому ты хотела позвонить?

И снова ей показалось, что смотрит он на нее непривычно зло, пытливо. И Сергей, положивший только что батон на разделочную доску, чтобы нарезать, сдавил его с такой силой, что едва не расплющил его.

– Маме, – улыбнулась Эмма. – Соскучилась, хотела позвонить. Думаешь, легко тут в заточении?

– Ты не в заточении, а в вынужденном изгнании, – поправил он ее тоже с улыбкой и принялся уже резать сплющенный батон на куски. – Ты же не за решеткой, милая.

– Мне тут страшно! – неожиданно призналась Эмма.

– Кого же тут бояться? На сто километров в округе никого, – откликнулся он рассеянно.

– Вот именно! Если меня начнут резать, кто на помощь придет?!

Зачем она так сказала? Для чего? Потравить его? Попугать? Вон он как побледнел, а почему? Сиди теперь и думай. Нет, бежать надо. И чем быстрее, тем лучше. Она не станет, конечно же, бить его по голове ночью, когда он будет спать. И снотворное подсыпать ему в чай не станет, у нее его и нет, кстати. А вот как только он укатит в воскресенье вечером в город, она тут же следом удерет. Деньги у нее были, до дороги доберется, а там машину поймает или общественный транспорт какой-нибудь подвернется.

– Почему ты так сказала?! – пристал он к ней. – Вот почему ты так сказала?!

– Как? – Эмма принялась убирать со стола хлебные крошки.

– Ты сказала, что, начни тебя кто резать, на помощь никто не придет. Кто может тебя тут найти? Кому в голову придет тебя здесь искать? Или ты… – И снова напряженный, недоверчивый взгляд на нее. – Или ты кому-то все же проболталась, что ты тут?

– Кому, Сережа, о чем ты? – Эмма делано рассмеялась. – У меня только ты и мама, больше никого нет.

– Да? – Он подумал, переваривая услышанное, и, кажется, немного успокоился. – Тогда ладно, тогда бояться тебе здесь нечего. А в город тебе нельзя, Эмма. Теперь тем более.

– А что случилось?

– Не хотел тебе говорить, да придется, – он сел на табуретку, ссутулился и, отвернувшись к окну, глухо проговорил: – Кто-то убил ту женщину.

– Какую? – ахнула Эмма и тут же перепугалась, хотя еще и не поняла, о ком речь.

– Машу, соседку Марго. Она грозила Марго, помнишь, я говорил тебе?

– Помню, – кивнула Эмма, сразу начав думать все по-другому, все показалось ей много страшнее, чем могло быть на самом деле. – И что? Как это случилось?

– Я не знаю подробностей, но меня вызывали и допрашивали.

– Тебя? А почему тебя?

Действительно, почему?! Что он мог знать о жизни и смерти случайной знакомой, которая нечаянно при нем пожелала Марго скорой кончины? Или все же что-то знал? Или она о нем что-то знала такое, чего знать не должна была?

Господи! Во что же она, Эмма, вляпалась?! Где были ее глаза и уши?! Где оставила мозги, когда помчалась за помощью к человеку, которого когда-то отвергла? У него же есть стопроцентный мотив для мести. Она выставила его из своего дома без особых объяснений. Она была с ним холодна и надменна. Она считала его мебелью, а он страдал тем временем. И кто знает, как далеко завели его страдания? Как далеко он мог зайти в своем желании сделать ей так же больно, как было больно ему?..

– Ты у меня об этом спрашиваешь? – Его плечи вздернулись и опали, голова так и не повернулась к ней. – Грязная история, конца и края которой не видно пока. А ты говоришь, в город хочу. Сначала Марго убивают, потом твою сестру, теперь вот эту беднягу. Она-то кому зла наделала, не пойму!

Она не наделала, а Эмма с Ингой, получается, зло кому-то причинили, так, что ли, получается? Он не заметил, как оговорился. Или проговорился?

Два следующих дня Эмма еле выдержала, чтобы в самый неподходящий момент не завыть от отчаяния. Она улыбалась, целовала его, шептала что-то ему в ответ на его нежность и не могла дождаться, когда он уедет. Она и боялась его, и жалела, и себя боялась тоже, и жалела с такой же силой. Она запуталась совсем. Устала взвешивать все за и против него. Их было поровну.

К концу воскресного дня от собственного притворства и осторожности у нее дико разболелась голова и от обычной прогулки за околицу, куда они темными вечерами выходили вместе, она отказалась.

– Хорошо, милая, поспи, – легко согласился Сергей, укладывая ее в кровать и накрывая пледом, который они привезли с собой. – Мне, наверное, придется остаться здесь до утра.

– Почему? – Она еле выговорила, ныли, кажется, даже десны от головной боли. – А как же работа?

– Ничего, пораньше завтра выеду, – он подоткнул плед со всех сторон, поцеловал в лоб и уточнил еще раз на всякий случай: – Точно таблетки не надо?

– Нет!

Ее передернуло. Не хватало еще быть отравленной. Она и так эти два дня ела только то, что ел Сергей, и за еду первой не принималась. Начинала есть лишь после него.

– Хорошо, хорошо, поспи минут двадцать. Проснешься, поужинаем, подышим свежим воздухом. Что ты хочешь на ужин, милая?

Что он несет?! Какой ужин?! Что он может тут приготовить в этих трущобах?! Разогреть на коптившей керосинке привезенное мясо, купленное в супермаркете? Так оно уже немного несвежим припахивает из-за тепла, установившегося наконец на улице. Что еще можно ей приготовить? Омлет? Ее уже с него воротит. Салат, бутерброды, печенье с джемом?

Надоело! К черту! Все надоело! Она хочет домой. А если не домой, то хотя бы к маме. В ее заботливые, надежные руки, которые никогда не предадут.

Выпить там крепкого говяжьего бульона, обвязать голову полотенцем и поныть, и поплакать на ее руках всласть. И чтобы не притворяться, не взвешивать слова, не бояться пробудить в ком-то подозрения. Пускай она поворчит, поругает, но пусть это будет только она, и никто больше…

Кажется, она уснула. А проснулась от мужских голосов под окном. Она уже так давно не слышала ничьих голосов, кроме Сережиного, что поначалу спросонья не сразу вспомнила, где она. А когда вспомнила и поняла, что ничьих голосов она тут слышать не может и не должна, то помертвела.

Все! Это конец! Он для того и остался еще на одну ночь, чтобы убить ее. Сразу, как он привез ее сюда, убивать нельзя было. Она должна была несколько раз позвонить своей матери, успокоить ее, а через нее и остальных, должна была уверить всех, что с ней все в порядке. А вот теперь время пришло. Пришло время от нее избавляться!

Стараясь, чтобы старая койка под ней не скрипела, Эмма осторожно сползла на пол, отдышалась и снова прислушалась. Нет, она не ошиблась, и с головой у нее покуда все в порядке. На улице, под самыми окнами, Сергей действительно разговаривал с каким-то мужчиной. И даже не разговаривал, а спорил.

– Я не могу, понимаешь, не могу! – возмущался Сергей.

– Почему? Причина в чем? – отзывался его собеседник.

– Я не могу так с ней, вот в чем беда! – со странным надрывом в голосе отвечал Сергей.

– Она с тобой по-всякому может, а ты нет? – не верил оппонент.

– Она? Она пускай как хочет. А я не могу!

Чего он не может? Убить ее? Тот, второй, призывает его наверняка именно к этому, а Сергей колеблется. Но ведь это пока, дальше может быть по-другому. Его ведь могут уговорить, и тогда…

И тут Эмма вдруг вспомнила, что редко когда позволяла себе быть слабой и беззащитной женщиной, ищущей утешения на сильном мужском плече. У нее были мужчины, но они являлись лишь удобным дополнением к ее устоявшейся стабильной жизни, во всем остальном она всегда была волевой и даже властной. Чего же теперь рассопливилась? Плечо надежное, посчитала, появилось, так? А оно вот каким оказалось, плечо это.

Бежать надо, не дожидаясь, когда эти двое решат, что с ней делать, или когда Сергей, так ничего и не решив, уедет. Бежать прямо сейчас, не откладывая.

Эмма нащупала свои джинсы на табуретке рядом с кроватью и кроссовки. Спать она ложилась в футболке и тонком джемпере. Потом, уже одевшись, проползла на четвереньках до другой комнаты, нашла свою сумку, в которой хранились ее документы и деньги. Повесила ее себе на шею и так же ползком отправилась к заднему выходу из дома.