Встречи с животными - Спангенберг Евгений Павлович - Страница 64

— Давай уедем отсюда, побываем в скалах и проведем хоть один день вон в том ущелье, — обратился я к спутнику, сотруднику академии Ахмату, указывая на север.

— Конечно, поедем, — поддержал он меня, и часа два спустя наш шофер, Александр Никитич вел машину к намеченной цели.

Впрочем, была и другая серьезная причина спешного отъезда, почти бегства, в ущелье. Дело в том, что второй наш спутник, аспирант Марат, был в ауле своим человеком. У него оказалось здесь много родни и знакомых. Друзья, тети и дяди наперебой зазывали к себе желанного гостя Марата и его приятелей, то есть нас. И чтобы не обидеть гостеприимных друзей Марата, мы решили сбежать из аула и уединиться в одном из ущелий; местное население называло его Чон-кок-джар. Там в зимнее время в глиняных домиках жило несколько семей скотоводческого колхоза; в одном из них мы и решили провести долгую и скучную зимнюю ночь. Но этот домик пока еще далеко впереди. Гудя, машина медленно поднимается по пустынным увалам все выше и выше.

— Горные курочки! — толкает меня в бок водитель, указывая куда-то в сторону.

Стая птиц срывается с места и, наполняя воздух своеобразными криками, летит над каменистой степью.

— Какие горные курочки, это саджи! — шепчу я и жадными глазами провожаю летящую стаю.

Да, саджи! Вспоминаю раскаленные пустыни Казахстана, бесплодные, выжженные солнцем солончаковые степи и голоса быстро летящих стай. Да, это саджи! И вдруг поднимаются в воздух еще и еще стаи птиц, одни летят в одном направлении, другие — в противоположном. Слышны голоса и звон крыльев быстро летящих пернатых.

Саджа — величиной с голубя, длиннокрылая, окрашенная в нежный палевый цвет птица. Пальцы ее маленьких ножек напоминают звериную лапку. Не случайно местами ее называют копыткой. Это типичный житель наших безводных азиатских степей и пустынных пространств Монголии. В этих местах они живут круглый год, питаясь на свободных от снега участках опавшими семенами и молодыми побегами пустынных растений и не боясь ни горячего солнца, ни лютых морозов.

Около трех часов потратили мы, пытаясь добыть для коллекции несколько ценных для нас экземпляров, но все безуспешно. Нелегко поймать зимой эту быстрокрылую, осторожную и крепкую птицу.

Солнце спускалось к западу, когда мы достигли в ущелье домиков скотоводов и, отпустив машину обратно в аул, занялись сборами коллекций. Но вскоре стало темнеть. На смену теплому, почти жаркому, дню надвигались холодные сумерки. Казалось, волны леденящего воздуха спустились с гор по ущелью вместе с потоком текущей воды, постепенно заполнили долину, покрывая ледяной коркой небольшие озерки и лужи. Потом наступила яркая звездная и студеная ночь.

— Ахмат, Ахмат, — пытался разбудить я глубокой ночью приятеля. — Ну проснись, наконец! Слышишь, как лает собака? — Гневный собачий лай то удалялся в сторону речки, доносясь снизу и издали, то приближался к самому домику. В такие моменты он становится каким-то особенно напряженным и злобным. — Да проснись же, Ахмат! Слышишь, как мычат коровы, как в загоне мечутся овцы? Я убежден, что со стороны речки подходят волки. Надо же разбудить нашу хозяйку, разбудить пастухов-скотоводов. Выстрелить, что ли?

— Не надо стрелять, — ответил мой спутник. — Разбудишь людей. Ведь есть же сторож — собака!

Без ружья я вышел наружу, вынул карманный фонарик и, нажав кнопку, стал размахивать им в воздухе. Видя поддержку, собака с лаем кинулась вниз к речке. Потом лай прекратился. Внизу журчала вода, да, вероятно, от ночного ветра шевелились и невнятно шуршали камыши и прошлогодняя сухая трава. Ко мне доверчиво подошла большая собака.

— Ну что, не пустил волка? Молодец, пес! — потеребил я грубую шерсть заслуженной киргизской овчарки.

А четвероногий помощник, видя во мне — постороннем человеке — своего друга, продолжал всматриваться в темноту и обрезанными ушами чутко улавливать ночные звуки. Стало холодно. Я возвратился домой и вскоре уснул.

Под утро меня вновь разбудил лай собаки. Я взял ружье и спустился к реке. Кругом стояла тишина раннего холодного утра.

Только в густых зарослях облепихи возбужденно циркала крошечная птичка — крапивник да вдали перекликались между собой бородатые куропатки. Постояв немного, я пошел вверх по течению, осматривая песчаные берега и наледи. Вскоре мой взгляд упал на большой круглый след зверя: он, несомненно, принадлежал волку.

— Знаешь, Ахмат, мое предположение полностью оправдалось: на речке я нашел свежий след волка, — сказал я товарищу за утренним чаем. — Он шел с севера, вниз по ущелью. Замечательные собаки у вас в Киргизии. Ведь один пес почти без помощи человека сумел не подпустить волка, и, быть может, не одного, к загону с баранами. Всю ночь он оттеснял серого разбойника к речке. Такой собакой скотоводу можно гордиться. Признаться, среднерусские собаки неспособны на подобный подвиг. Правда, наш волк покрупнее, посерьезнее вашего. Но зато собаки боятся его больше всего на свете. И вполне понятно, ведь, например, под Рязанью за зиму волки наполовину уничтожают собак в каждой деревне.

Когда после завтрака мы вышли наружу, чтобы идти на охоту, солнце успело выглянуть из-за гор и чуть пригревало озябшую землю. На куче соломы я увидел ту самую сторожевую собаку. Она чутко дремала после беспокойной ночи.

Охота затянулась до полудня. Студеное утро сменилось не по-зимнему жарким днем. Потом за нами пришла машина, чтобы перебросить в аул Торайгир. Назавтра мы наметили отъезд к востоку по северному берегу Иссык-Куля.

Утро шестнадцатого января. Машина в полной готовности стоит во дворе. Гудит мотор — пора выезжать.

— Кончилась хорошая жизнь! — сокрушенно вздыхает Марат.

«Всякая жизнь хороша», — думаю я.

— Поехали! — кричит из кузова Александр Никитич и осторожно выводит машину на улицу, переезжает арык и, достигнув трассы, набирает скорость.

Направо широко раскинулось озеро, налево тянется горная цепь Кунгей-Алатау. Прощай, гостеприимный аул Торайгир!

Километрах в тридцати от аула удачным выстрелом мы добыли крупного интересного хищника. Мне было ясно, что это сокол. Но какой?..

— Послушай, Ахмат, ведь это не сокол-сапсан, не балобан, что же это такое?

— Сам не могу понять, не наш сокол, такого я не видел, — пожал плечами мой собеседник.

Я долго думал, потом вскочил, приоткрыл кабину и крикнул Ахмату:

— Догадался! Это редчайший сокол — алтайский кречет!

— Смотрите-ка туда. Неладное там творится, — прерывая нашу беседу, показал на восток Александр Никитич. К этому времени мы привыкли к нашему шоферу и стали звать его просто Сашей. — Дует санташ. Он непременно нас захватит, — продолжал он, всматриваясь в черную тучу.

И действительно, на восточном горизонте черная туча закрыла небо; исчезли неясные очертания гор.

— Постой, друг! — поднял Саша руку, останавливая встречную грузовую машину. — Снег далеко? — спросил он незнакомого шофера.

— За конским заводом в Чолпон-Аты лежит пятнами, а в Григорьевке уже все снегом покрыто, — ответил он.

— А дальше?

— Дальше снег выше пояса; между Сары-Булаком и Тюпом занесено совершенно, целую ночь меня трактор тащил.

— Что же делать? — обратился к нам Саша.

— Давайте доберемся до знакомого рыбака в Средние Урюхты, — предложил Ахмат. — Там места интересные, сплошные заросли облепихи, у него переждем, пока дорогу расчистят.

Все согласились, и машина двинулась.

Но перед тем как рассказать о нашем дальнейшем путешествии, я расскажу о ветрах, периодически дующих на озере Иссык-Куль.

Ветер улан, или боам, дует с запада из ущелья, по которому течет река Чу. Он дует зимой и летом и поднимает в воздух такую массу пыли и мелких камней, что останавливаются проезжие машины, а люди, потеряв ориентировку, бродят словно в потемках. Чтобы предохранить себя от мелких летящих камней, на глаза надевают очки с толстыми стеклами, а на тело ватную телогрейку. Однако этот ветер действует на коротком расстоянии и вскоре теряет силу. От него легко укатить на машине, сделав километров сорок по направлению к востоку.