О чем поет ночная птица - Витич Райдо - Страница 36

Арслан постоял хмуро разглядывая Руслана и сел напротив:

— Значит, не выпьешь со мной вина за встречу?

"Ответ скажи сам", — смотрел на него мужчина, прямо, давяще и изучающе.

На что способна эта гадина? До какой степени дойдет в своей извращенности, как низко опустится в грязной игре в "ничего не видел, ничего не знаю"?

Не стоит испытывать, а то не сдержится, действительно убьет — свернет шею и вся недолга.

— Что тебе надо? — спросил глухо. Голос от неприязни сел.

Арслан окинул его недовольным взглядом, помолчал и вытащил из кармана легкой рубашки, ненавистного Руслану, белого цвета, фото. Кинул на колени мужчины. Рус глянул и растянул губы в улыбке, но взгляд стал настолько холодным, что можно было воду в лед превращать.

— Я эксгумации не провожу.

— Она жива.

Рус выгнул бровь, для приличия изобразив удивление и недоверие. Пока все шло как он и предполагал — Даге понадобилась Вита.

— Я тоже был удивлен, тоже не поверил. Знаю, ты не промахиваешься, и точно знал — не промахнулся. Но она живуча, как кошка.

— Хочешь, чтобы я исправил? Я не киллер.

Арслан поморщился:

— Мне нет дела будет жить эта тварь или подохнет, своей смертью или поможет кто.

— Помнится, она была твоей невестой, — напомнил, чувствуя как перехватывает горло от желания врезать ублюдку.

— Женщины приходят и уходят. Ты заметил, как быстро они отцветают?

— Зато деньги не вянут, а то, что они имеют цвет крови, ерунда.

— Ты не знаешь, о чем говоришь.

— Просвети.

— Долго. Да и к чему?

— Я любопытный.

— Рус, я хочу, чтобы ты нашел ее, нашел быстро и тихо. Взял кое что и… делай с ней что хочешь. Она твоя.

— Благодарю. Не люблю привидений, тем более с дыркой во лбу. Так что этот приз отдай кому-нибудь другому. Как уже сделал в свое время, — намекнул на то, что Арслан отдал девушку своим псам.

— Как же долг? Как же уважение к памяти павшим? На ее душе сорок душ, они взывают, Рус.

— Я оглох, как только демобилизовался.

Взгляд мужчины стал жестким:

— Не правда. Мы всегда были разными, но одно всегда было общим — долг. Ты не мог его выкинуть как ветошь.

— Он потерялся сам.

— Не правда. Не правда! — грохнул кулаком по подлокотнику Дагаев и смолк, сообразив, что сорвался. — Извини, — добавил тише, спокойнее. "Выдержка-то, прежняя", — отметил Зеленин. — Ты разочаровываешь меня, а я не люблю разочаровываться. Я специально обратился именно к тебе, зная, что ты поймешь, поможешь, примешь верное решение в итоге и не станешь болтать.

— О, да, об этом не больно поговоришь!

— Это дело твое и мое, и оно осталось не завершенным.

— Считай это жестом доброй воли провидения, что избавило твою жертву от «милосердия» палача. Я же не собираюсь больше забирать чьи-либо жизни ни за принципы, ни за деньги, ни за собственную жизнь.

— Но ты пришел, — улыбнулся Арслан, прищурился, изучая мужчину. — Значит, я был прав.

— Любопытство. С годами худшие качества усиливаются. Грешен, хотел посмотреть в твои глаза и понять, зачем ты это сделал, — качнул фотографией. — Тебя не мучил ее призрак? Мой фантом? Совесть тебе известна лишь по определению или по сути?… Впрочем, о чем я? С кем? — усмехнулся презрительно. Встал и двинулся к выходу. — Ладно, пора мне…

— Фамилия Талманов, тебе что-нибудь говорит?

Был такой чиновник в Ичкерии, не малый вес имел, экономист хренов! По его дорожкам боеприпасы и техника Дудаеву досталась, по его каналам прикрытие "Свободе Чечни" обеспечивалось, говорят даже, самой Москвой. И с прибалтийским тандемом Дудаев крепко сошелся — тоже бонус Талманова. Как пострел — везде успел, и как проститутка, всем дал и всех подставил. Рождаются же такие.

Арслан заметил, как застыло лицо Руслана и отвернулся, сказал тише, спокойнее:

— Он исчез в декабре девяносто четвертого. Никто не знал — куда. Был и нет, как тысячи других бесследно канувших на моей Родине.

— Нормальное дело: проститутки всегда плохо кончают.

Дага кивнул и покосился на «друга».

— Кому-то очень нужна была война в Чечне и он ее организовал, а дальше стал не нужен.

— Меня меньше всего интересуют судьбы продажных политиков.

— А судьбы тех, кто до сих пор не ответил за содеянное? Кто, сколько, когда, кому и за что, вся документация, включая стенографию тайных разговоров и закулисных игр — все и на всех — лежит в ячейке одного западного банка и как бомба, ждет своего часа. Я не хочу третье чеченской, не хочу войны в принципе по любому поводу в любой стране. У нас земля кровью пропитана — вашей, нашей. Не дело, Рус. А эти документы помогут предотвратить любой конфликт, любую эскалацию притормозить и развеять. Это ключ ко многим замкам. И он находится у Лилии. Она младшая дочь Талманова и обладала феноменальной памятью. Природа всегда смеется над людьми, отбирая одно и давая взамен другое, то что не просили. Лилия была странной, ранимой и… странной. Видно поэтому Талманов доверил ей шифр от ячейки. Он знал — с ее памятью легко запомнить страницу с логарифмами, а что там двадцатизначный код? К тому же никто не подумает, что он мог довериться наивной дурочке, ребенку.

— Но он доверился, — развернулся обратно Рус, не скрывая интереса. Тема была слишком животрепещущей, слишком близкой ему, чтобы уйти не узнав подробности.

— Они были близки, как никто в семье. Она была его подобием, почти полным отображением в некоторых аспектах. Сама себе на уме, расчетлива, умна, а внешне — дурочка, наивное дитя, откровенное, улыбчивое, милое. Я попался, я был сражен ее трогательной беззащитностью, искренностью. Я не знал, что ее отец уже находится у дяди. Он первый понял, что Талманов играет уже против всех, только за себя и на себя. Я не касался политики, боясь ее грязи и, многого не знал, слишком многого. Потом пришлось.

— Что? — присел на края кресла Руслан.

— Хочешь исповеди? Я знал, что ты захочешь ее и, был готов откровенно рассказать тебе все. Я молчал много лет, Рус, не мог говорить на эту тему и понял как-то резко, в один день — молчание жжет меня, оно отравляет жизнь. Стоит открыть накопившееся и оно канет, развеется. Как пыль в саду оседает в землю после дождя и обновляет деревья, словно вновь рождает их, так и с людьми. Стоит рассказать кому-нибудь о сокровенном, скрытом даже от себя — становится легче, ты словно вновь рождаешься, скидываешь довлеющий над тобой груз. Но кому сказать? Кто поймет?… Ты, — посмотрел ему в глаза. Рус чуть растерялся, неожиданно для себя в эту минуту он чувствовал сродство с Арсланом и даже нечто близкое к прощению его.

"Хитер!" — подстегнул себя, чтобы избавиться от наваждения. Нет Арслану прошения, нет и быть не может.

— Я любил ее, — прошептал тот.

Червячок сомнения и возмущения Зеленина исчез. Он поверил сразу и безоговорочно, потому что не слова слушал — глаза его видел. Сыграть и сказать что угодно можно, но боль и тоску, напополам с обидой и ненавистью не сыграешь, и нужно очень сильно «ударить» человека, чтобы он испытал подобное, чтобы несмотря на канувшую бездну времени продолжать чувствовать столь же остро, как будто было все вчера.

— Ты ненавидишь меня и прав. Я достоин ненависти за свою слабость. Я не смог убить ее, пытался и не смог. Ты оказался сильнее меня, — признал нехотя.

— Я не любил.

— Не в том суть, Рус — она была «своей» для тебя и ты многое перешагнул и сломал, чтобы сделать тот выстрел. Я же даже руку поднять на нее не мог. В какой-то миг четко осознал, что вовсе могу простить ее, и понял — это конец, если так случится — меня не будет. Кончится Арслан. И отрезал путь назад всем — отдал ее своим. А там была одна дорога — оправданная, как шприц с ядом для больного раком — смерть.

— "Всем" — это кому?

— Себе и дяде.

Руслан моргнул и достал сигареты: дядя. Дагаев-старший, князек гребанный, зверь. Вот уж кто по уши в крови, так это он. Вот бы кого Зеленин застрелил не дрогнув, не раздумывая — его. Но того уже упокоили без него, во вторую чеченскую.