Том 12 Большой Джон - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 30

— Уйди!.. Убирайся!.. Чужая!.. Злая!.. Не хочу!.. Тетю они убили!., мою тетю!.. Убирайся отсюда вон!.. Буду кусаться, буду, буду!..

Воронская в ужасе закрыла лицо руками и прижалась к начальнице.

Когда она снова взглянула, между ней и уродцем стоял знакомый мальчик с белокурыми локонами.

— Здравствуй! — протягивая руку, произнес Карлуша, тот самый, с которым так неожиданно встретилась перед исповедью Лида в комнате Фюрст. — Здравствуй и ты, — обратился он к начальнице института, и, нимало не смущаясь, протянул руку ей. — Это хорошо, что вы приехали, вы поможете маме. Она устала, не спала столько ночей… И Лина устала, ведь ей надо постоянно колоть лед для пузыря и бегать за лекарством… А ты зачем напугал тетю?… — сказал он уродцу и пристально, не по детски серьезно заглянул ему в глаза. — Не смей капризничать, Фриц!.. Не смей беспокоить больную тетю, а то я, твой братишка Карлуша, перестану любить тебя.

Что-то осмысленное зажглось в озлобленных, мрачно горящих глазах уродца.

— Не буду… не буду… — срывалось несвязными звуками с его губ, — не сердись только… не разлюби Фрица… пожалуйста, не разлюби… Фриц калека… Фриц несчастный навсегда… — прибавил он, неожиданно разражаясь жалобным плачем.

— Не разлюблю… — произнес Карлуша и, поднявшись на цыпочки, коснулся губами несоразмерно большой головы уродца.

По лицу несчастного Фрица проползла блаженная улыбка. Очевидно, этот маленький светлокудрый Карлуша являлся ангелом-утешителем, светлым лучом солнца среди жалкого прозябания несчастного калеки-брата…

На пороге кухни показалась худая, высокая женщина с заплаканными глазами, очень бедно одетая и отдаленно напоминавшая кого-то Лиде. Она бросилась к начальнице, от нее к Воронской и заговорила:

— Благодарю… о, благодарю… что приехали к нам!.. Моя бедная Мина!.. О… она так плоха, бедняжка!.. Сегодня был господин пастор и не мог ее напутствовать даже… Очень, очень плоха… Благодарю, благодарю вас, что навестили, баронесса, благодетельница наша, и вы, ангелочек барышня…

И прежде нежели Лида успела отдернуть руку, заплаканная женщина поднесла ее к своим губам.

Горячий поцелуй и упавшая чужая слеза словно обожгли Лиду. Она удержалась с трудом, чтобы не крикнуть:

"О, не делайте этого!.. Если бы вы знали, кто перед вами!.. Я погубила вашу сестру, я ее убийца…"

Но словно невидимые путы легли на губы девочки, не давая ей говорить.

— Был доктор сегодня? — тихо осведомилась баронесса у хозяйки этого убогого жилья.

— Доктор был рано утром и еще приедет вечером… Сегодня роковая ночь, сегодня перелом болезни, и наша Мина или выздоровеет, или…

Несчастная женщина не договорила, закрыла лицо руками и зарыдала. За нею заплакала Мария, зарыв лицо в лежащую перед нею груду лоскутков.

Калека Фриц, видя слезы матери и сестры, заныл громко:

— Га-га-га… Тетя Мина…

— Молчи, а то я уйду сейчас, и ты меня никогда не увидишь, — прикрикнул на него Карлуша, потом подошел к матери, встал на цыпочки, дотянулся до ее лица и с трудом оторвал от него залитые слезами руки.

— Не надо плакать, мама… Господин пастор сказал: "На все воля Божия"… Или ты не слышала этого?… А теперь ложись спать, мама, а я и Марихен займем Фрица, чтобы он не кричал. Каролина пойдет в аптеку. А ты, — неожиданно сказал он Лиде, — ты пойдешь посидеть с тетей Минхен… И ты тоже… — тоном, не допускающим возражений, обратился он к баронессе. Сделав им знак следовать за собою, он вышел из кухни, служившей, впрочем, столовой и гостиной.

Они миновали крошечный коридорчик, за ним темную комнату, где стояли кровати обоих мальчиков, и очутились в небольшом помещении, с завешанным темным платком окошком. Тяжелый запах камфоры, мускуса и еще чего-то заставил Лиду остановиться на пороге.

— Вам дурно?… Хотите воды?… Это у вас с непривычки… — услышала она нежный голос и, открыв глаза, увидела белокурую Каролину.

Девочка стояла у постели больной.

В этой изможденной, сильно постаревшей женщине трудно было узнать фрейлейн Фюрст.

И опять сердце Лиды сжалось мучительной болью.

"Вот что ты сделала, полюбуйся на дело рук твоих".

Она вынуждена была сесть в подставленное ей Каролиной кресло, стоявшее около постели. В другое кресло, у изголовья больной, опустилась баронесса.

Начальница подозвала Каролину и долго беседовала с нею. Потом вынула портмоне из кармана и отдала его девушке.

— Купите все необходимое… И не экономьте, Бога ради…

Каролина отвечала чуть слышно:

— О, вы так добры!.. Господь благословит вас… Но деньги у меня еще есть… ваши деньги… от вчерашнего остались… и прежние еще…

А Лида не отводила взора от больной. Невыносимые терзания наполняли ее душу. Внутренний голос говорил:

"Любуйся… смотри, что ты наделала. Кормилицу семьи своей выходкой до чего довела ты, гадкая, скверная… Казнись же, казнись теперь, всегда, всю жизнь"…

Временами Лиде кажется, что она спит и видит все это во сне.

Лида видит белокурую Лину, с нежной настойчивостью заставляющую ее выпить чашку бульона, видит незнакомого господина, вполголоса разговаривающего с maman. Она догадывается, что это доктор. Доктор говорит:

— Случай довольно трудный. Восемьдесят процентов за смертельный исход. У больной воспаление мозговых оболочек на почве нервного потрясения. Конечно, бывают и счастливые исходы, но это редкость. И в данном случае выздоровление почти немыслимо — больная слишком обессилена. А впрочем, врач должен до последней минуты оспаривать жертву, намеченную смертью. Если бы больная уснула крепким сном в эту ночь кризиса, спасение, вероятно, могло бы быть.

Доктор замялся немного и потом совсем уже неожиданно заключил:

— А если удастся спасти больную, тогда необходимо отправить ее куда-нибудь на юг до полного исцеления.

— Да, да, надо сделать все возможное, — слышит Лида как сквозь сон голос баронессы.

Снова колючими тисками сжимается сердце, и она молит:

"Боже великий и милосердный!.. Спаси ее!.. Спаси!.. И я буду другая!.. Я исправлюсь, Господи, исправлюсь совсем!"

…Когда через некоторое время Лида открыла глаза, maman стояла подле Лиды и ласково, кротко говорила ей:

— Господь услышал наши молитвы. Она будет жить… Она выздоровеет…

Уже экзамен русского языка был в самом разгаре, уже свои и чужие ассистенты успели вызвать добрые два десятка воспитанниц, а занимающая председательское место «Кочерга» успела несколько раз остановить колким замечанием ту или другую девочку, а ни самой maman, ни одной из лучших учениц по русской словесности не было в зале. Выпускные сидели, как на иголках. В замкнутый девичий мирок успела проникнуть новость: «шпионка» при смерти, и maman с Воронской целые сутки дежурят у ее постели".

Девочки-подруги волновались. Всем была известна ночная драма, все знали, что maman «накрыла» Лиду у плиты святой Агнии и привела в дортуар, с тем, чтобы на другое утро везти ее к умирающей Фюрст.

Эта Фюрст лежала камнем на совести впечатлительных девочек.

"Если Фюрст умрет — вина наша".

И притихшие выпускные то и дело поглядывали на дверь, в чаянии увидеть Лиду и расспросить поскорее обо всем.

А экзамен шел своим чередом. Черкешенка писала на классной доске заданное ей сочинение: "О романтизме в русской литературе и его последователях".

У зеленого стола стояла Эльская и декламировала отрывок из Шильонского узника.

Идут!.. — вдруг пронесся по зале чуть слышный шепот.

"Кочерга" насторожилась и, подняв палец вверх, зашипела что-то о спокойствии.

— Если она войдет с убитым лицом, значит, все кончено… — прошептала Креолка на ухо Додошке.

Додошка, сосавшая леденец (ей нечего было волноваться за исход экзамена — она уже отвечала и, против обыкновения, довольно сносно), выплюнула его в передник и усиленно закрестилась на образ, тихо шепча:

— Господи, помилуй! Сто поклонов на паперти, если «шпионка» оживет…