Женщины Цезаря - Маккалоу Колин - Страница 121

— Говорят, — сказал Целер, — что он даже тренировался. Заранее готовился к тому дню, когда доведет своих коллег плебейских трибунов до белого каления, и они сбросят его с Тарпейской скалы. Когда Катону было два года, вождь марсов Силон держал его над обрывом и показывал на острые камни, угрожая кинуть туда. Но маленькое чудовище просто висело у него в руках и отказывалось подчиниться.

— Да, Катон таков, — усмехнулся Цезарь. — Так оно все и случилось, мне Сервилия рассказывала. Возвращаясь к твоему трибунату, Непот. Я тебя правильно понял? Ты думаешь об отставке?

— Скорее о том, как довести Сенат до такого состояния, чтобы он применил ко мне senatus consultum ultimum.

— Ты все время будешь твердить, что надо вернуть Помпея домой.

— Не думаю, что это понравится сторонникам Катула, Цезарь.

— Именно.

— Однако, — сдержанно сказал Непот, — если бы я предложил народу отстранить Гибрида за некомпетентность и привести нашего Магна домой с теми же полномочиями и боевыми порядками, какие были у него на Востоке, это вызвало бы большое недовольство. Затем, если бы я добавил к первоначальному законопроекту еще немного — скажем, разрешить Магну сохранить прежние полномочия и прежние армии в Этрурии и выдвинуться на должность консула на следующий год in absentia, — как ты думаешь, этого будет достаточно, чтобы вызвать мощное извержение?

Цезарь засмеялся:

— Я бы сказал, вся Италия будет покрыта горячим пеплом!

— Ты известен как дотошный знаток законов, великий понтифик. Ты не откажешься мне помочь разработать детали?

— Не откажусь.

— Будем помнить об этом. Просто на случай, если к следующему январю Гибрид все еще не сможет покончить с Катилиной. Я бы хотел закончить срок моего трибуната отлучением от должности!

— От тебя будет вонять хуже, чем от легионерского шлема, Непот, но только для таких, как Катул и Метелл Сципион.

— Запомни также, Цезарь, что понадобится весь народ, а это значит, я не могу созвать собрание. Для этого мне нужен будет хотя бы претор.

— Интересно, — обратился Цезарь к Целеру, — о каком преторе может думать твой брат?

— Не имею понятия, — серьезно ответил Целер.

— И после того, как тебя заставят уйти из трибуната, Непот, ты отправишься на восток, к Помпею Магну.

— На восток, к Помпею Магну, — подтвердил Непот. — Так они не посмеют применить запрет, когда я вернусь домой — с тем же самым Помпеем Магном.

Братья Метеллы тепло попрощались с Цезарем и пошли своей дорогой. Цезарь смотрел им вслед. Отличные союзники! «Но беда в том, — подумал он, вздохнув и входя в дом, — что никогда не знаешь, когда все может измениться. Союзники нынешнего месяца могут обернуться противниками в следующем. Никогда не знаешь».

С Юлией было легко. Когда Цезарь послал за ней, она бросилась к нему, крепко обняла.

— Папа, я все понимаю! Даже то, почему ты не мог видеть меня целых пять дней! Какой ты умный! Ты навсегда поставил Цицерона на место!

— Ты так думаешь? Я нахожу, что большинство людей не знают своего места. Именно потому кто-то, например я, вынужден ставить их на это место.

— О-о, — с сомнением протянула Юлия.

— А что насчет Сервилии?

Она села ему на колени и стала целовать белые ниточки морщинок у глаз.

— А что сказать, папа? Я знаю, где мое место. С этого места я не могу судить тебя. Брут такого же мнения. Мы решили считать, что ничего не изменилось. — Она пожала плечами. — И правда, ничего не изменилось.

— Какая умная птичка сидит в моем гнезде! — Цезарь прижал к себе дочь и стиснул ее так крепко, что она чуть не задохнулась. — Юлия, ни один отец не смел и мечтать о такой дочери! Я счастлив. Я не променял бы тебя на Минерву и Венеру в одном лице!

За всю свою жизнь Юлия не была так счастлива, как в этот момент, но она была достаточно мудрой птичкой, чтобы не расплакаться. Мужчинам не нравятся женщины, которые плачут. Мужчинам нравятся женщины, которые смеются сами и заставляют смеяться их. Быть мужчиной так трудно: вся эта общественная борьба, необходимость зубами и когтями добиваться своего, когда кругом таятся враги. Женщину, которая дает мужчинам больше радости, чем страданий, всегда будут любить. И Юлия теперь знала, ее будут любить всегда. Недаром она была дочерью Цезаря. Некоторым вещам Аврелия не могла ее научить, и этим вещам она научилась сама.

— В таком случае, насколько я понял, — сказал Цезарь, прижавшись щекой к ее волосам, — наш Брут не даст мне в глаз при следующей встрече?

— Конечно нет! Если Брут будет думать о тебе из-за этого хуже, ему придется дурно думать и о своей матери.

— Очень правильно.

— Ты видел Сервилию в эти пять дней, папа?

— Нет.

Небольшая пауза. Юлия шевельнулась, собралась с силами, чтобы продолжить разговор:

— Юния Терция — твоя дочь.

— Думаю, да.

— Я хочу познакомиться с ней.

— Это невозможно, Юлия. Даже я не видел ее.

— Брут говорит, что по характеру она похожа на мать.

— Если это так, — сказал Цезарь, сняв Юлию с колен и поднимаясь, — лучше, чтобы ты ее не знала.

— Как ты можешь быть вместе с кем-то, кто тебе не нравится?

— С Сервилией?

— Да.

Расцвела его чудесная улыбка, глаза сощурились, скрыв белые веера в уголках.

— Если бы я знал это, птичка, я был бы достойным отцом своей хорошей дочери. Но я не знаю. Иногда я думаю, что даже боги этого не понимают. Может быть, все мы ищем в другом человеке нечто вроде эмоционального завершения, хотя так никогда и не находим. Во всяком случае, мне так кажется. А наши тела выдвигают требования, которые противоречат нашему разуму, и все запутывается еще больше. Что касается Сервилии, — Цезарь дернул плечом, — она — моя болезнь.

И он ушел. Юлия тихо постояла, сердце ее готово было выпрыгнуть из груди. Сегодня она перешла мост. Детство закончилось. Она стала взрослой. Цезарь протянул ей руку и помог перейти на его сторону. Он открыл ей свою душу, и она почему-то знала, что раньше он не пускал туда никого, даже свою мать. И Юлия стала танцевать. И так, танцуя, она оказалась возле комнат Аврелии.

— Юлия! Танцы — это вульгарно!

«И это, — подумала Юлия, — моя бабушка!» Вдруг ей стало так жаль свою бабушку, что она обняла ее и чмокнула в обе щеки. Бедная, бедная бабушка! Сколько в жизни она, наверное, упустила! Неудивительно, что она и папа то и дело ссорятся!

— Мне было бы удобнее, если бы в будущем ты приходил в мой дом, — сказала Сервилия, входя в комнаты Цезаря на улице Патрициев.

— Это не твой дом, Сервилия, это дом Силана. Бедняга и так уже терпит достаточно, чтобы еще видеть, как я прихожу в его дом совокупляться с его женой! — резко возразил Цезарь. — Мне нравилось поступать так с Катоном, но Силана я так не оскорблю. Странно, что у тебя, патрицианки, порой бывают понятия, достойные шлюхи из субурских трущоб!

— Как хочешь, — смирилась она и села.

Цезарю подобная реакция немало сказала. Сервилия могла бы ему даже нравиться, но к этому времени он уже достаточно хорошо ее знал. И тот факт, что она сидела одетая, а не стояла, привычно раздеваясь, сообщил ему, что она чувствует себя далеко не так уверенно, как хочет представить. Поэтому он тоже сел в кресло, из которого мог наблюдать за ней, и в котором она видела его целиком — с головы до ног. Его поза была величественной: правая нога чуть выдвинута вперед, левая рука на спинке кресла, правая на коленях, голова высоко поднята.

— Мне полагалось бы задушить тебя, — сказал он после некоторого молчания.

— Силан тоже думал, что ты изрубишь меня на куски и скормишь волкам.

— Действительно? Это интересно!

— О, он был целиком на твоей стороне! Как вы, мужчины, защищаете друг друга! Он имел безрассудство сердиться на меня, потому что — хотя я не понимаю, почему! — моя записка заставила его голосовать за казнь заговорщиков. Подобной ерунды мне не приходилось слышать!