Мечта империи - Алферова Марианна Владимировна - Страница 50

– Доложи хозяйке о том, что пришел Юний Вер, – приказал он.

– Тебя не приглашали, – пророкотал гигант, по-прежнему держа руки скрещенными на груди.

Вер поднял голову. Почти во всех окнах горел свет.

– Домна Сервилия будет рада меня видеть.

– Тебя не приглашали, – повторил темнокожий.

Молниеносный выпад угодил гиганту в нос. Кровь, столь же яркая, как и шелк его брюк, хлынула на грудь.

– Меня пригласили, просто ты об этом забыл. – Вер наградил незадачливого охранника ударом в пах, а когда тот согнулся, перепрыгнул через него.

Триклиний Сервилии Кар был роскошен. Ложа из литого серебра, затканные золотом подушки, столы с инкрустацией, на мозаичном полу в черно-белом узоре сплелись фантастические морские чудовища. Аполлон с лицом и руками из слоновой кости, в золотой одежде застыл за ложем хозяйки. Обычно статуи из золота и слоновой кости украшают храмы. Но триклиний Сервилии Кар многочисленные поклонники именовали храмом Искусства, и никого не удивляло присутствие хрисоэлефантинной статуи.

В этот вечер в доме Сервилии, как всегда, собралась самая изысканная публика Рима. Обед уже перевалил за половину, подавали сладости, легкое вино и черный крепкий кофе с лимоном. Приглашенный музыкант услаждал слух публики игрой на клавесине – этом модном инструменте, постепенно вытесняющем органы. Среди гостей Вер знал лишь поэта Кумия, который развалился на ложе в двуцветной черно-золотой тунике и в венке из белых роз, да еще лицо пожилого оратора было знакомо – на пиру Гесида он сокрушался по поводу деградации языка. Видимо, посещение изысканных пиров, обедов и пирушек было ныне главным занятием оратора.

Сама хозяйка возлежала за столом в легкой вышитой тунике из тончайшего белого шелка. Служанка только что сменила ее венок, на лепестках роз еще дрожали капли росы. Сервилия в этот вечер была необыкновенно красива; ее полные чувственные губы, сложенные в заученную бездушную улыбку, казались нарисованными на правильном, чуточку бледном лице. Это застывшее вежливое выражение придавало ей сходство со статуей. Наклеенная улыбка на губах и грустная усмешка во взгляде, – отметил Вер. Он смотрел на Сервилию и не мог оторвать взгляда. Он любил статуи. Их величественную, почти божественную красоту.

– Наш великолепный гладиатор пожаловал на пир без приглашения, – улыбнулась Сервилия. – Сожалею, но все места на ложах уже заняты.

– Ничего страшного, я пришел не пировать, а поговорить с тобой.

– Мы все беседуем с боголюбимой Сервилией и наслаждаемся тонкостью и верностью ее суждений, – тут же вмешался в разговор Кумий.

В этот момент в триклиний вбежал привратник. Одной рукой он держался за разбитый нос, другой – за пах, и семенил, как артист, которому достались неудобные котурны [100].

– Я не пускал его, но он ворвался, домна… – бормотал привратник, отирая ладонью кровавую слюну.

Домна Сервилия поморщилась.

– Раз он здесь, пусть останется. А ты сходи на кухню, и пусть тебе дадут мешок со льдом. – Она окинула пострадавшего внимательным взглядом. – Два мешка.

Потом обернулась к высокой белокожей и светловолосой служанке, явно прибывшей в столицу из Нижней Германии, и велела принести стул для Вера.

Кумий при этом забеспокоился:

– Опасаюсь, как бы гладиатор не помешал нашей утонченной беседе, домна Сервилия.

Вер тем временем уселся на принесенный стул и взял из рук служанки бокал вина. Со своего места ему открывался прекрасный вид на восхитительную грудь домны Сервилии. Хозяйка подняла голову, встретила взгляд Вера, но не проявила при этом ни толики смущения. Она лишь улыбнулась и положила в рот кусочек бисквита.

– О чем же мы говорили до прихода нашего знаменитого исполнителя желаний? – Она обращалась к Кумию, но при этом по-прежнему глядела на Вера.

– О том, что гладиаторы не могут исполнять желания людей искусства. Пример Марции Пизон тому подтверждение. Бедняжка, после смерти Элия ее положение сделалось просто невыносимо.

– Разве он умер? – засомневался пожилой оратор. Сегодня ради Сервилии Кар она накрасил глаза и щеки, а на макушку водрузил светлый парик.

– Разумеется! Просто власти тщательно это скрывают.

– Сенатор Элий, чье имя я произношу с уважением, в самом деле умер? – обратилась Сервилия Кар к Веру. – Какая потеря! – она старательно изобразила огорчение. Но вряд ли гибель Элия сильно ее взволновала.

«Люди плохо изображают чувства», – отметил про себя гладиатор.

– Я уверен, что он жив, – проговорил он вслух и, наклонившись к самому уху хозяйки и вдыхая запах дорогих галльских духов, шепнул: – Я могу спасти твою дочь!

– Что ты хочешь? – отвечала она так же шепотом.

– Чтобы ты все рассказала все. Гении жаждут ее смерти. И я хочу знать, почему.

Сервилия мгновение помолчала. При этом она продолжала любезно улыбаться гостям. Ну, может быть, лицо ее сделалось бледнее обычного.

– Не сейчас. – Она обернулась к Кумию. – Скажи, друг мой, как ты думаешь, может ли поэт управлять Империей?

– О нет, боголюбимая домна, это невозможно. Империей должен управлять беспринципный и безнравственный человек.

– Тебе было бы приятно подчиняться такому подонку? – поинтересовалась знаменитая актриса Юлия Кумская.

Звезда театра Помпея была вызывающе некрасива, но это не мешало поклонникам сходить по ней с ума.

– У них лучше всего получается управление государством, – вздохнул Кумий. – А утоненные души поэтов не созданы для интриг и подлостей верховной власти.

– Некто Бенит сегодня встретил меня на рынке Траяна и потребовал, чтобы я пригласила его на обед, – сказала Сервилия Кар. – Судя по твоим характеристикам, из этого наглеца выйдет прекрасный правитель, Кумий. Думаю, в следующий раз мне придется его позвать.

– Нет ничего приятнее для поэта, чем высмеивать ничтожного политика, – заметил накрашенный оратор. – Высмеивать ничтожного Бенита было бы несказанным удовольствием. Так что пригласи на обед Бенита, домна Сервилия.

– Да, если бы первым консулом стал Элий, – заметил Вер, – вы бы, господа сочинители, умерли со скуки.

– О нет, – засмеялся Кумий. – Я бы вдоволь поиздевался над его благородством. Благородный человек смешнее подлеца.

– Какой он благородный! – с неожиданной злобой прервал Кумия оратор. – Благородные не идут в гладиаторы. Вы, молодые, имеете превратные понятия о благородстве. Ныне все перемешалось – и в мире, и в искусстве, и в латинском языке, – ухватился за свою любимую тему старик. – Даже в именах римлян ныне никому не разобраться. Прозвища служат личными именами, а благородные прозвания носят потомки рабов. В Риме наступил хаос.

– Этот хаос наступил тысячу лет назад и давно превратился в порядок, – заметила Юлия Кумская, – а ты все сокрушаешься по этому поводу.

– Если мы не восстановим прежнюю доблесть, Рим погибнет.

Оратор говорил сам для себя – его никто не слушал. Только Юлия наблюдала за стариком с интересом: в театре она собиралась сыграть Цицерона, и теперь подыскивала неожиданные оттенки для будущей маски.

– Да, да, согласен, – продолжал тем временем Кумий. – Элий не благороден, а сентиментален. Сделавшись консулом, он будет долго каяться в каждой неудаче, а потом во время беспорядков в провинции задавят какого-нибудь зеваку, и Элий бросится на меч, не в силах этого пережить.

Юлия Кумская покачала головой:

– Ты нарисовал образ ничтожества, Кумий. Элий честен. Но он не ничтожен. И я не знаю, добр ли он. Как ты считаешь Вер?

Вер задумался:

– Он знает, что такое жалость. Марк Аврелий был добр. Но это не мешало ему быть суровым.

Юлия Кумская прикрыла глаза и тронула пальцем переносицу, как будто играла отрывок из какой-то новой роли. Все гости смолкли.

– А все же я не знаю, добр ли Элий, – повторила она. – И мне почему-то кажется, что нет.

– Зачем мы говорим об Элии или о Бените? – проворчал накрашенный старик. – Никто не говорит об императоре – будущем императоре. Ничтожном императоре. Имя его – Александр.

100

Котурны – высокая обувь трагических актеров. Иногда котурны надевали аристократы. Прежде это было дурным тоном. Но в Новом Риме не так строго относятся к одежде, как в давние времена.