Дон Жуан - Гнедич Татьяна Григорьевна - Страница 43

43

55Там осеняют мощные оливыОбложенные мрамором фонтаны,Там по пустыне выжженной, тоскливойИдут верблюдов сонных караваны,Там львы рычат, там блещет прихотливоЦветов и трав наряд благоуханный,Там древо смерти источает яд,Там человек преступен — или свят!56Горячим солнцем Африки природаПричудливая там сотворена,И кровь ее горячего народаИгрой добра и зла накалена.И мать Гайдэ была такой породы:Ее очей прекрасных глубинаТаила силу страсти настоящей,Дремавшую, как лев в зеленой чаще.57Конечно, дочь ее была нежней:Она спокойной грацией сияла;Как облака прекрасных летних дней,Она грозу безмолвно накопляла;Она казалась кроткой, но и в ней,Как пламя, сила тайная дремалаИ, как самум, могла прорваться вдруг,Губя и разрушая все вокруг.58В последний раз видала Дон-ЖуанаГайдэ поверженным, лишенным сил,Видала кровь, текущую из раныНа тот же пол, где только что ходилЕе Жуан, прекрасный и желанный!Ужасный стон ей кровь заледенил,Она в руках отца затрепеталаИ, словно кедр надломленный, упала.59В ней что — то оборвалось, как струна.Ей губы пеной алою покрылаГустая кровь. Бессильная, онаИ голову и руки опустила,Как сломанная лилия, бледна:Напрасна трав целительная силаВ подобный миг, когда уже навекТеряет связи с жизнью человек.60И так она лежала много дней,Безжизненная, словно не дышала,Но смерть как будто медлила — и в нейУродство тленья все не проступалоИ на лицо причудливых тенейНе налагало, светлое началоПрекрасной жизни, юная душа,В ней оставалась нежно — хороша.61Как в мраморном бессмертном изваянье,Одна лишь скорбь навек застыла в ней,Так мраморной Киприды обаяньеОт вечности своей еще нежней.Лаокоона страстные терзаньяПрославлены подвижностью своей,И образ гладиатора страдающийЖивет в веках, бессмертно умирающий.62И вот она очнулась наконец,Но странное то было пробужденье:Так к жизни пробуждается мертвец;Ему все чуждо. Ни одно явленьеУже не воскресит таких сердец,В которых только боли впечатленьеЕще осталось — смутное пока.На, миг вздремнула Фурия — тоска.63Увы, на все она глядела лицаБесчувственно, не различая их,Была не в силах даже удивиться,Не спрашивала даже о родных;В ней даже сил уж не было томиться;Ни болтовня подруг ее былых,Ни ласки их — ничто не воскресилоВ ней чувств, уже сроднившихся с могилой.64Она своих не замечала слуг,И на отца как будто не глядела,Не узнавала никого вокругИ ничего уж больше не хотела.Беспамятство — причудливый недугНад нею, как заклятье, тяготело.И только иногда в ее глазахЯвлялась тень сознанья, боль и страх!65Арфиста как-то а комнату позвали;Настраивал довольно долго онСвой инструмент, и на него вначалеБыл взор ее тревожный устремлен.Потом, как будто прячась от печали,Она уткнулась в стенку, словно стонТая. А он запел о днях далеких,Когда тиранов не было жестоких.86Такт песни отбивала по стенеОна устало пальцами. Но вскореЗапел арфист о солнце, о веснеИ о любви. Воспоминаний мореОткрылось перед нею, как во сне,Вся страсть, все счастье, все смятенье горя,И хлынула из тучи смутных грезПотоком горным буря горьких слез.67Но были то не слезы облегченья:Они взметнули вихрь в мозгу больном,Несчастная вскочила и в смятенье,На всех бросаясь в бешенстве слепом,Без выкриков, без воплей, в исступленье.Метаться стала в ужасе. ПотомЕе связать пытались, даже били,Но средств ее смирить не находил».68В ней память лишь мерцала; тяжелоИ смутно в ней роились ощущенья;Ничто ее заставить не моглоВзглянуть в лицо отца хоть на мгновенье.Меж тем на все вокруг она светлоГлядела в бредовом недоуменье,Но день за днем не ела, не пилаИ, главное, ни часу не спала.69Двенадцать дней, бессильно увядая,Она томилась так — и как-то вдругБез стонов наконец душа младаяУшла навек, закончив жизни кругИ вряд ли кто, за нею наблюдая,Из нежных опечаленных подругЗаметил миг, когда застыли векиИ взора блеск остекленел навеки.