Где нет княжон невинных - Баневич Артур - Страница 79

— Какие ты глупости порешь!

— Ты знаешь, о чем я говорю. — Только теперь он подняла глаза. — Не юли, Дебрен. У тебя это получается скверно. И не оскорбляй меня. Я не тупоголовая баба, ничего не смыслящая в природе, хоть собачьей, хоть мужской. Я ведь не виню тебя за то, что ты чувствуешь. Я и сама не лучше. Однажды я тебе уже сказала: я только потому ни с кем под периной не барахтаюсь, что нажопник мешает. С желанием у меня все в порядке. Но… пояс, и только пояс. И скажу тебе, что хоть я и хотела бы с тобой… если б пришлось выбирать… — Она замолчала, несколько мгновений искала нужные слова. На него не глядела. Кажется, не могла сказать, глядя ему в глаза. — Лучше трахаться с кем угодно, нежели не трахаться вообще с… с тем, кого…

Где-то внизу скрежетнул металл. Кажется, засов. Надо было спуститься проверить. За стенами таилась смерть, и каждая задвижка, даже самая маленькая, оконная, могла решить все. Судьбу его самого, судьбу этой посиневшей, бледной девушки, избегающей его взгляда, судьбу троих других, которые могут выжить или умереть в зависимости от того, что и как он, Дебрен, сделает. Даже судьбу Йежина, который, правда, умирал, но с благостным сознанием, что оставляет жену целой и здоровой — может, даже в безопасности. У него, Дебрена, были обязанности перед всеми ими. И он был серьезным чародеем. Серьезные чародеи не должны забивать себе мысли бабьими задницами, когда речь идет о человеческой жизни.

Но это была Ленда. А за стенами таилась смерть. Которая могла в любой момент вклиниться между ними, разлучить навсегда. Он не мог так просто взять и выйти.

— Слишком поздно, княжна, — сказал он спокойно. — Собака схватила конец колбасы. И уже не уйдет.

— Ничего она не схватила, — нетерпеливо бросила она. — Только нюхнула. Ты знаешь, что значит почувствовать в пасти вкус колбасы? Знаешь? В нашем реальном случае? Конкретно? Ничего у тебя в зубах не было и не бу…

— Знаю, — прервал он. Обе руки сами устремились к ее колену. — Я знаю, что значит вкус.

— Ни хрена ты не знаешь! Кончай поэтизировать, дурень! Я о жизни говорю! О конкретных…

— Я понимаю, о чем…

— А мне думается, не понимаешь!

— Ты говоришь о том, что рядом с такой колбасой, как ты, я с голоду подохну. Сдурею и ноги себе переломаю из-за бестолковых прыжков. Упущу возможность, потому что мир, как тебе кажется, полон вкуснейших колбас, не развешанных на недоступных столбах.

— Мне кажется? А Петунка, чтобы далеко не ходить? А госпожа Солган? А Ронсуаза, девственная баронесса?

— Что — Солган? — Он немного смутился.

— Я не тупая колода, — зло бросила она. После чего сменила тон на другой, погрубее, удачно подражая мужскому: — «Знаю, Збрхл. Знаю, какие сладкие звуки издает зрелая скрипка». Ведь ты так играл, что аж смычок дымился, не помнишь?

Чума и мор! Значит, все-таки не упустила.

— Ничего не дымилось, — простонал он. — Верно: я узнал ее…

— И познал он ее, а она родила ему сына…

— Не цитируй Священную Книгу, а слушай, что я тебе говорю. Никто никого не родил, и как-то я живу. Даже, честно говоря, гораздо счастливее. А с Лелицией нас связывает одно…

— И сошелся он с нею тысячекратно еще, но пусто было лоно ее, и не дала она ему потомка.

— Ленда, прекрати, черт возьми! Мы не в воскресной школе! Не хвались знанием… Я же сказал: нас с госпожой Солган связывает только то, что мы не видим в женщине лишь машинку для деторождения.

— Тогда я понимаю, чем ты завоевал ее сердце. Вас объединило прогрессивное мировоззрение, прежде чем соединило то, другое.

— Ничего ты не знаешь. Я говорю, что оцениваю женщину не по тому, сколько потомков она приносит в мир. Или хотя бы способна приносить.

— В это-то как раз я верю. По крайней мере пока речь идет о связи бабы с мужиком. А вот судьбы с судьбой — это другой компот. Но если имеет место просто краткий концерт на скрипке, то лучше, наверное, такая, которая не связывает легко приятное с полезным.

— Ты не могла бы покончить с болтовней о связях и говорить по-человечески?

— Изволь: лучше та, которая с первого же траханья не брюхатеет. То есть обеспечивает приятность, не требуя взамен обязанностей. — Она засопела, бросила на него вызывающий взгляд. Щеки ее разрумянились — не только от гнева, но и от смущения. — Что, опять я тебя своей вульгарностью достала?

У него мелькнула мысль, что спросила она потому, что и он тоже покраснел. Он слабо надеялся, что, возможно, это не так. Что бы он ни говорил, все отскакивало от Ленды, словно стрела от стен замка. Выхода не оставалось, придется пускать в дело катапульту. И заплатить соответствующую дену.

— Нет. — По крайней мере голосом он владел. Немного помогло то, что кто-то шел по лестнице. Времени у них было мало. — Порой полезно называть вещи своими именами. Особенно если не можешь договориться с человеком, пользуясь метафорами и намеками. — Он глубоко вздохнул. — Если ты хочешь уйти, потому что мне от тебя как мужику от бабы нет никакого проку… Потому что стыдно подкармливать собаку одними запахами…

— Оставь в покое колбасу, — буркнула она. — Я есть хочу, а ты без конца…

— Прости. Понимаешь, там… в мойне, ты выжала из меня не только пот. Думаю, ты знаешь, о чем…

Она знала. Они поняли друг друга с полуслова. Он еше не успел договорить, как лицо ее превратилось в каменную маску.

Слишком быстро. Он уже готов был жизнь за нее отдать, лежать голышом рядом с ней, целовать ее ехидные губы и даже видеть красоту в ее лишенном ресниц и бровей лице. Но они по-прежнему были чужими, и далеко не все он мог сказать ей, глядя в глаза. Глянул в них только тогда, когда ему удалось выговорить самое трудное в жизни признание, но тогда было уже слишком поздно. Он мог лишь догадываться, из каких элементов она слепила то, что заменяет человеческое лицо.

— Ленда? — Она не отозвалась; в неподвижных глазах не вспыхнуло ни единой искорки, ни один мускул не дрогнул под кожей. — Ты слышала, что я сказал?

Дурацкий вопрос. Ударь ее по лицу кресалом — и полетят искры. Конечно, слышала. Он надеялся, что она что-нибудь скажет. Хотя бы не словами, но взглядом. Что успеет остыть, собраться с мыслями.

И не дождался. Петунка оказалась быстрее.

— Дроп вернулся, — известила она, остановившись на пороге. — Надо поговорить. О вашем отъезде.

Дебрен отложил зеркальце. Туман сконденсированного дыхания тут же исчез. Но он был: Йежин все еще жил.

— Это бессмысленно.

Он повернулся. Глаза Петунки были не такие, как обычно, он не сразу понял, что это скорее всего результат отсутствия краски на ресницах, нежели чего-то в самих глазах. Она тщательно смыла все, что было на веках и вокруг них. Пожалуй, в зеркало не гляделась: в самом низу, там, где слезы задержались на краю подбородка, осталось несколько серых пятнышек. Она выглядела немного старше и, возможно, именно поэтому казалась сильным человеком.

— Бессмысленно?

— Сидеть около него. С тобой или без тебя, он до рассвета не дотянет. Я в ранах разбираюсь, — добавила она, видя, что Дебрен открывает рот. — И в смертях. Невестка у меня на руках. Цедрих…

— Цедрих?

— Мой младший брат. — Она немного помолчала, поглядывая на огонь в камельке. — Я могу оценить шансы.

Дебрен провел рукой по Священному Колесу с реки Йонд. Петунка поставила его около стола за головой Йежина.

— Случаются чудеса, — пробормотал он. — Редко, но…

— Здесь пока что не случались. Двести лет… и ничего. Ни одна невинная княжна не заглянула. Я не исключаю того, что и у нас когда-нибудь случится, без этого, пожалуй, вовсе жить было бы невозможно. Но чудеса — такая штука, которой не надо помогать любительской медициной. Прости за искренность, но ты сам сказал, что без книг ты любитель.

Дебрен глянул в открытую дверь кухни. С того места, где он стоял, был виден только кончик оранжевого хвоста. Попугай негромко поскрипывал, кратко отвечая на столь же тихие вопросы невидимой Ленды. Не похоже было, чтобы они заканчивали разговор.