Мафия - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 24

Когда я сказал Чикурову, что нас ждут в горкоме, он спросил:

— Небось по Киреевскому делу?

— Скорее всего…

Здание горкома — в трех минутах ходьбы. Шикарный дворец из розового туфа и стекла. Не чета прокуратуре, которая давно требует ремонта, но у южноморских строителей все не доходят до этого руки…

Голованов встретил нас в своем роскошном кабинете с наборным паркетом, усадил в кожаные кресла.

— Уж извините, что оторвал от работы, но дело неотложное. Понимаете, нужно решать вопрос о партийности Киреева.

Мы незаметно переглянулись с Чикуровым.

— Как, товарищи? — нетерпеливо спросил секретарь.

— Партийность — не наша прерогатива, — сказал Игорь Андреевич.

— Решать в отношении Киреева — право партийных органов, — поддержал я следователя.

— Но у нас нет материалов. Ясности, так сказать…

— Значит, придется немного подождать, когда следствие внесет ясность, — спокойно произнес Чикуров.

— Насколько я понял, — несколько раздраженный ответом Игоря Андреевича, произнес секретарь, — у вас, как следователя, ее тоже нет. — Он повернулся ко мне. — Тогда возникает вопрос к вам: как можно сажать человека с партбилетом? К тому же презумпция невиновности… Что скажете, прокурор?

— Прокурор дает санкцию, если убежден в ее необходимости и когда есть для ареста все основания, — ответил я.

— Основания? — сурово вскинул брови Голованов. — Так ведь только что товарищ следователь выразился предельно откровенно: полной убежденности нет. — Он даже не посмотрел в сторону Чикурова. — Товарищи, дорогие, оглянитесь вокруг! Вся страна перестраивается, а вы словно в летаргическом сне. Сколько можно ехать в старой телеге, я имею в виду обвинительный уклон? Он и так нас довел черт-те до чего. Очнитесь, прислушайтесь к голосу партии и народа! К чему он зовет?

— Защищать закон, — сдержанно ответил я на его горячую филиппику. — И общество. Между прочим, не только от обвинительного, но и от освободительного уклона. Да-да, уважаемый Валентин Борисович, освободительного тоже. Он стал разрастаться, как бурьян. И еще неизвестно, что страшней. Впрочем, это все равно, как если бы медики спорили, что лучше: чума или холера.

— Странные речи слышу от вас, — покачал головой секретарь. — Словно вы не смотрели по телевидению первый Съезд народных депутатов и прессу не читаете…

— Читаю. Лучше, мол, освободить десять виновных, чем осудить одного невиновного…

— А вы не согласны?

— В отношении людей никакая арифметика не подходит, — сказал я. — Хотелось бы задать вопрос сторонникам формулы, которая, как я понял, вам так нравится. Лучше ли будет обществу, если десять избежавших наказания убийц отправят на тот свет десятки ни в чем не повинных граждан?

— Не надо, — поморщился Голованов. — Не надо стращать. Сколько лет нас стращали и под этим видом оправдывали массовые аресты и уничтожение миллионов честных людей. Время винтиков прошло. Теперь никаким абстрактным теоретизированием нельзя прикрывать осуждение хоть одного, слышите, одного-единственного безвинного. Это трагедия! В этом вы хоть солидарны со мной?

— Солидарен, — кивнул я. — Но почему именно сейчас? Всегда была трагедия!

— Но сейчас особенно. За каждую такую трагедию взашей нужно гнать следователя, прокурора, судью! — распалялся Голованов. — Судить, всенародно! Чтоб другим было неповадно. Не так ли?

— Не будем обсуждать очевидное, — сказал я. — Но хочется заметить и другое: как всегда, мы перегибаем палку. Сейчас, может быть, надо больше думать о другой болезни, охватившей правоохранительные органы, — перестраховке. Это может обернуться страшной бедой для общества. Прежде всего резким ростом преступности. Что, кстати, уже видно невооруженным глазом. Один только пример. Вдумайтесь: из ста взяточников сегодня привлекается к ответственности лишь два!

— Откуда у вас такие цифры? — мрачно посмотрел на меня секретарь.

— Данные специалистов опубликованы, — ответил я. — Есть и другие показатели, не менее тревожные. Из правоохранительных органов скопом уходят квалифицированные кадры. Как правило, самые опытные и принципиальные. Боюсь, Валентин Борисович, если так пойдет и дальше, люди, чьи права и жизнь станут охранять такие, кто только думает, как бы подольше усидеть в своем кресле и оградить, простите, задницу от ударов прессы и начальства, пошлют нас всех подальше и сами возьмутся за борьбу с преступниками. Как это сделали в Горьком и других городах, где созданы рабочие отряды самообороны. Не хотел бы я дожить до этого…

— Ой, Захар Петрович, вы все время пытаетесь уйти от конкретного разговора. Скажите прямо: против Киреева есть доказательства или нет?

— Следствие ведет Прокуратура РСФСР, — показал я на Чикурова, не желая ущемлять его компетенцию.

— Ну и что вы скажете? — обратил свой начальственный взор на Игоря Андреевича Голованов.

— К сожалению, ничего. Тайна следствия, — развел руками Чикуров.

— Тайна?! — аж привскочил с места Валентин Борисович. — От партии? Вы… Вы понимаете, что, где и кому говорите?

— Понимаю, — сдержанно ответил Чикуров. — Но, во-первых, вы — это еще не партия, а во-вторых…

Но Голованов не дал ему закончить:

— Извините, товарищ следователь, в таком тоне продолжать беседу с вами я не намерен. Можете быть свободны.

Игорь Андреевич спокойно поднялся и, ни слова не сказав, покинул кабинет.

Все произошло так неожиданно и быстро, что я сразу и не сообразил, как реагировать. Тоже было поднялся, но секретарь остановил:

— Погоди. — Он зачем-то стал выдвигать и задвигать ящики стола, перебирать бумаги. — Ну и тип! Таким дай власть, дров наломают — страшно подумать! — все еще не мог прийти в себя Голованов.

— Ты тоже был не на высоте…

Говоря по правде, мне хотелось сквозь землю провалиться от только что разыгравшейся сцены.

— Своего защищаешь? — мрачно заметил секретарь.

— Этика есть этика.

— Всяк сверчок знай свой шесток! А товарищ зарвался. Кому он подчиняется?

— Прокурору республики.

— Понятно — многозначительно проговорил Голованов и снова принялся что-то искать. — Вот, — с облегчением сказал он, извлекая из завалов на столе листок.

Валентин Борисович встал, достал из холодильника, искусно скрытого в стене, бутылку боржоми, налил мне и себе.

— Охладимся… — перешел он на доверительный тон. — Послушай, Захар, ты ездил на прошлой неделе в Синьозеро?

— Да, забрал жену и дочь. У мамы гостили… Был всего субботу и воскресенье.

— А не надорвался? — усмехнулся секретарь.

— Не финти и выкладывай начистоту.

— Ладно, — вздохнул Голованов, вертя в руках стакан с играющей пузырьками минералкой. — Признайся, церковь помогал строить?

«Вот он о чем», — подумал я, а вслух сказал:

— Так она построена давно. Лет полтораста простояла. А когда рушили ее, каюсь, приложился к этому позорному делу. Одно хоть как-то утешает — несмышленышем был. Дурак, одним словом. А ведь меня там, оказывается, совсем младенцем бабка крестила. Мать наконец-то открылась…

— Тише ты! — цыкнул Голованов, испуганно оглянувшись, хотя мы были одни.

— Из песни слова не выкинешь, — развел я руками.

— Ну, за бабку ты не в ответе, а вот за свои теперешние проступки… — Валентин Борисович осуждающе покачал головой.

— Договаривай, договаривай.

— Это ты ответь: было?

— Было. Только не то, что ты думаешь. Помогал строить. Но не церковь, а склад. Колхозный.

— Э-эх! — постучал он глухо кулаком по своему лбу. — Ты в своем уме! Коммунист, областной прокурор, депутат!.. Склад-то нужен был, чтобы церковь освободить. Хочешь не хочешь, а вывод один: с попами связался.

— Этак можно договориться до черт знает чего! — разозлился я. — Лучше скажи, кто на меня телегу накатал.

— Не на тебя. На Якова.

— Твоего брата?

— Ну да! Жахнули прямо в ЦК, зам партийного секретаря возглавил кампанию за возрождение религии в колхозе. Так и написали. Яшку — в райком. Он сдуру и ляпнул: а чего такого, вон Измайлов повыше сидит и тоже строил. Первый секретарь райкома, лопух, нет чтобы посоветоваться со мной, звякнул по инстанции. Ну и засветил тебя. Видишь ли, бдительность проявил. Выслуживается, подлец…