Мафия - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 30

Я не поверил своим ушам. Глянул на Чикурова. Тот опустил глаза, на его скулах играли желваки.

— Ну что ж, — взял постановление Шаламов, — готов прямо сейчас подтвердить. А в отношении работника южноморского ОБХСС? Старшего оперуполномоченного?

— Ларионова? — подсказал помощник прокурора республики. Шаламов кивнул. — У него один эпизод, с дубленкой. Ларионов действительно взял ее себе, и это доказано.

— Значит, можно направлять дело в суд? — спросил председательствующий.

— Да, — ответил Зубков. — Я подготовил соответствующее указание.

Я снова посмотрел на Чикурова. Он лишь чуть качнул головой, с трудом подавив вздох.

— Итак, с этим делом ясно, — заключил Шаламов.

— Не совсем, — раздался негромкий голос Шеремета, который потонул в гуле, поднявшемся в зале.

— Чего мусолить! — заявил кто-то.

Его поддержали другие члены коллегии. Председательствующий подождал, пока утихнет шум, и сказал:

— Есть предложение: с учетом тяжести совершенного, за грубое нарушение социалистической законности, а также принимая во внимание мнение местных инстанций, просить Генерального прокурора СССР освободить Измайлова Захара Петровича от занимаемой должности и отчислить из органов прокуратуры.

Это прозвучало для меня громом среди ясного неба. Мне показалось, что для многих присутствующих — тоже. Игорь Андреевич незаметно крепко сжал мне руку. Я понял: это был жест поддержки.

— В отношении товарища Чикурова, — после короткой паузы ровным голосом продолжал Шаламов. — Его тоже следовало бы уволить. Но, учитывая безупречную прежнюю службу и мнение коллектива следственной части, где он проработал много лет и был членом партбюро, можно ограничиться понижением в должности. — Председательствующий несколько смягчил свой тон. — Да и ребеночек у него маленький… Направим на работу в один из районов. Пока партийная организация не рассмотрит его персональное дело. Я имею в виду… — он помахал в воздухе фотографиями. — И последнее — Шмелев. Он, слава богу, ушел на пенсию. Видимо, почувствовал… — Шаламов вздохнул. — Пусть отдыхает… Как, товарищи?

— Чего уж теперь трепать старика, — заметил кто-то.

— Подготовьте приказ, — повернулся Шаламов к Зубкову. — И обстоятельный ответ в редакцию газеты. А перед товарищем Киреевым придется извиниться… Есть другие мнения? — обратился он к членам коллегии.

Зампрокурора республики поддержали. Лишь один Шеремет что-то невнятно пробурчал в знак несогласия. Но Шаламов даже не дал ему говорить.

— Перейдем к другому вопросу, а товарищи Измайлов и Чикуров могут быть свободны.

Я до конца не понимал смысл происходящего. Перед глазами поплыли красные круги. Во мне билось, рвалось наружу возмущение, хотелось защищаться, приводить доводы, протестовать.

Я поднялся. Ноги были ватными.

— Товарищи! — неожиданно для меня самого вырвались слова. — Что вы делаете? Ведь сейчас сыграли на руку преступникам! Вы понимаете это?

И вдруг увидел, что на меня смотрят десятка полтора пар глаз. В основном — осуждающе. Сочувствующих было раз-два и обчелся.

Чикуров легонько потянул меня за рукав. Мы вышли с ним в коридор. И только тут я понял тщетность и глупость своего последнего заявления, ругая себя в душе, что не сдержался.

Меня не услышали. Вернее, не хотели слышать ни в коем случае.

— Пойдемте посидим у меня, — предложил следователь.

— Спасибо, Игорь Андреевич, но не могу рассиживаться. Руки чешутся…-

— После драки кулаками не машут, — вздохнул Чикуров.

— Я считаю, что она еще не окончена.

Игорь Андреевич пожал плечами, видать смирился.

Мы попрощались. Я вышел на улицу. На свежем воздухе боль в затылке вроде поутихла.

«В Прокуратуру Союза! Немедленно! — билось в голове. — Прямо к Генеральному!»…

Однако, поразмыслив, я понял: это надо делать на спокойную голову. Посидеть ночь в гостинице, написать аргументированное заявление, привести убедительные факты. А завтра с утра и заявиться в дом на Пушкинской улице.

Приняв решение, я немного успокоился. Но все же подмывало действовать.

«В газету, объясниться Мелковским», — мелькнула идея.

Я зашагал к ближайшему метро и через полчаса был в редакции. Когда я заглянул в комнату, где за пишущей машинкой сидел Рэм Николаевич, он меня сначала не узнал. А скорее — сделал вид…

— Хотелось бы объясниться, — сказал я.

— А-а, — протянул журналист, — Захар Петрович! Проходите, садитесь, — вымученно улыбнулся он.

Я расположился на предложенном стуле, достал газету с его статьей.

— Давайте по пунктам. На каком основании вы пишете, что я требовал от Киреева показаний в отношении южноморского и московского начальства?

— Погодите, — потер лоб Мелковский, — дайте вспомнить…

— Могу зачитать… — развернул я газету.

— Зачем же? — поморщился журналист. — Да, в статье это есть.

— Но в жизни не было! И уж тем более эту чушь вы не могли услышать от меня.

— Сведения получены от Киреева, — закинул ногу на ногу Мелковский. — Вернее, из его письма.

— Выходит, ему верите…

— Верю, — поспешно сказал Рэм Николаевич.

— А мне, прокурору области?..

— Давайте будем более точны, — поднял вверх палец журналист. — Бывшему прокурору… Ведь коллегия только что освободила вас.

«Ну и пройдоха! — удивился я. — Уже успел узнать каким-то образом!»

— Еще раз о точности, — спокойно отпарировал я. — Областного прокурора можно освободить только приказом Генерального прокурора Союза. Такого приказа еще нет…

— Будет… — усмехнулся Мелковский. — Ну а сейчас, простите, не могу уделить вам больше ни минуты. — Он показал на пишущую машинку с вложенным в каретку листом. — Срочно ждут материал в номер. — Видя, что я продолжаю сидеть, Рэм Николаевич посоветовал: — А если есть претензии к автору, вы, юрист, знаете, как поступить. В суд. Да-да, на газету и на меня!

Ничего не оставалось делать, как только встать и уйти.

Покинув редакцию, я почему-то непременно захотел присесть — буквально не держали ноги. Я добрел до ближайшего скверика, опустился на скамейку. Рядом сидела пожилая женщина и кормила голубей, кроша им булку. Голодные птицы жадно клевали хлеб, вырывая куски друг у друга и шелестя крыльями.

Вдруг мне сдавило грудь, резкая боль пронзила левую сторону грудной клетки и отдалась в руку. Я невольно схватился за сердце.

— Гражданин… Товарищ… Что с вами? — испуганно уставилась на меня женщина.

— Ничего, — еле слышно ответил я. — Пройдет…

— На вас лица нет!

Я попытался подняться, но не смог: дрожали колени.

— Батюшки! — запричитала женщина. — «Скорую» нужно!..

Я шевелил губами, но слова не шли изо рта.

Женщина бросилась к телефону-автомату.

Мне показалось, что прошла вечность, пока прибыла машина «скорой помощи». Сверкая мигалкой, она въехала прямо в сквер.

Последнее, что я отчетливо запомнил, — это холод в области груди: мне расстегнули пальто, пиджак и рубашку. Потом было прикосновение стетофонендоскопа и безжалостное слово:

— Инфаркт.

Меня увезли в реанимацию.

Буквально на следующий день, когда врачи самым натуральным образом вытаскивали меня с того света, в Южноморске кое-кто праздновал победу.

К салону мужской красоты «Аполлон» подкатила новенькая «Волга», еще пахнущая не обкатанными шинами. За рулем сидел Донат Максимович Киреев, облаченный в свой самый лучший костюм, — бежевая тройка, сработанная в далекой Голландии. Начальник ОБХСС города осунулся, загар, так молодивший его, заметно потускнел за время пребывания в следственном изоляторе, щеки покрылись щетиной.

— Подождите меня в машине, — сказал он жене и дочке, сидевшим сзади.

— Ни в коем случае! — запротестовала Зося, державшая на руках любимого хина. — Ты без нас теперь — ни шагу…

— Да-да, папочка, — подтвердила Настя, — одного не отпустим.

— Ах вы, мои дорогие защитнички, — растаял от нежности Донат Максимович.

Вся семья вышла из «Волги».