Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович - Страница 81

81

— Скажем честно: даже если так, он — молодец, — ухмыльнулся Чезаре. — Но еще большим молодцом будет тот, кто ее у него уведет.

— Не ты ли совершишь этот подвиг?

— Как знать! Если мы с тобой, милый Теста, будем действовать умно…

— Мы разделаемся с этим грязным капитаном варваров, посмевшим вмешаться в нашу судьбу, — заявил Теста. — Я жажду этого не меньше твоего. Но что ты станешь с девчонкой? Ну позабавишься, а потом?

— Я на ней женюсь!

— Ты сошел с ума! После всех ночей, которые провел с ней этот мужик!

— На него мне плевать, тем более, что он будет мертв, — ответил Чезаре. — Такая грязь к девице царского рода не пристанет. Зато наградой мне будет двуглавый орел Палеологов в фамильном гербе Скуарцофикко. Вся Генуя, вся Италия от зависти лопнут, милый Теста! И сойдут с ума от ее красоты!

— Эге! — присвистнул Чочи. — Никак ты влюблен! Вот этого я не ждал!

— Я тоже, — признался его приятель. — Только верь мне, глупая Теста,[39] эта женщина стоит того. Наконец, орел Палеологов — не курица, ему не место на птичнике мужика Войко, или как там его зовут!

Чербул проводил веселую процессию внимательным взглядом, Роксана — негодующим.

— Ты был неразумен, вернув этому латинцу саблю, — повторила княжна. — Видел, с какой наглостью смотрел он на меня! А эта песня! Он пел ее обо мне!

— Песня в честь дамы — не обида, Сана, — обнял ее сотник. — Будь он вправду с тобой непочтителен, разве я бы ему дозволил продолжать!

— Ты долго жил с итальянцами в своем Монте-Кастро, — упрямо проговорила княжна. — Поэтому и мыслишь, как они. Я из божьего страха еще не вышла, как ни грешна!

Войку молчал. Византийское воспитание базилиссы давало себя знать, как и родовое упрямство Палеологов и Комненов.

— Впрочем, о чем говорить! — продолжала она. — Разве мы не плывем в юдоли греха! В юдоли разврата! — в голосе девушки послышалось отчаяние. — О, лучше бы я умерла!

Войку крепче прижал к себе подругу. Это продолжалось, возрастая, с их первой остановки в пещерном монастыре. Неистовый нрав вкупе с неистовой набожностью травили ее, словно яд.

— Ступим на сушу — обвенчаемся, — сказал Чербул. — И бог нам все простит.

— Там меня ждет жених, — напомнила она. — Не суждено нам, видно, мой Войко, под венцом стоять. Впрочем, может быть, они над нами сжалятся? Я паду в ноги тетке Марии, ты — князю Штефану…

— Я устал валяться в ногах, — с твердым спокойствием молвил Войку. — Не дозволят нам вместе быть — увезу тебя от них навсегда. И пусть попробуют мне в этом помешать!

С нижней палубы донесся новый взрыв смеха — кто-то усердно веселил спутников. Чербул, вскинув голову, продолжал внимательно слушать, что творится вокруг. Оснований для беспокойства у молодого капитана было достаточно.

Не прошло и двух дней после восстания, как начались происшествия, не сулившие ничего хорошего. То в одном, то в другом месте на судне внезапно вспыхивали ссоры. Молодые люди принимались оскорблять друг друга, хватались за ножи и сабли. Профос и его помощник утихомиривали спорщиков и задир, разнимали драчунов.

Кто-то сеял смуту на наосе, умело и ловко, оставаясь сам в тени. Но кто? Чезаре и его приятели были дружелюбны ко всем; в их вежливости, правда, сквозила еле уловимая насмешка, но упрекнуть их в чем-либо было нельзя. И все-таки Войку был уверен: раздоры — их дело. И потому был постоянно начеку.

42

Проводив Роксану к ее каюте, сотник снова обошел судно. На обратном пути его остановил и отозвал в сторонку для разговора Зеноби-Зульфикар.

— Одно мгновение, рыцарь! — сказал бывший ага таинственным полушепотом. — Правда ли, что вашей милости довелось сражаться в битве под Высоким Мостом?

— Это так, мессере, — кивнул сотник.

— Иисус послал тогда победу своим верным! — вчерашний ага истово сотворил крест. — Говорят, в том сражении вами был взят в плен молодой капитан язычников Юнис-бек?

— И это правда, мессер. Я знал достойного Юнис-бека.

— Какая удача, мой синьор, что встретил вас! — воскликнул ренегат. — Ведь Иса-бек, отец Юниса, — мой благодетель и спаситель!

— Вот как? — с интересом спросил Войку. — Говорят, это славный воин!

— И великодушный, и щедрый! — закивал головой мессер Зеноби. — Давайте, синьор, присядем, я вам расскажу. Иса-бек — славнейший среди пограничных воителей Порты, знаменитых придунайских беков! Прибежище справедливости, простите — проклятый султан не зря даровал ему титул защитника Дуная! Если бы вы знали, рыцарь, как свела меня с ним судьба!

Мессер Зеноби с почтением подвел своего молодого преемника к скамье у фальшборта и примостился сам на якорной лапе, у его ног.

— Да будет вам известно, синьор, — начал он, — что я был честным негоциантом в Венеции и много раз возил товары по океанам и морям, куда того требовала моя коммерция. Святой Стефан,[40] однако, многие годы хранил меня от злых напастей, ожидающих путников на дорогах мира, пока на наш корабль не напали у одного острова берберийские пираты. Разбойники ограбили нас, пустили нашу галеру ко дну и продали нас в рабство в Перу,[41] тамошним генуэзцам.

— Вам повезло, мессер, — вставил Чербул, — вы попали в христианские руки…

— …Тут же отдавшие меня врагам Христа, — вздохнул Зеноби-Зульфикар. — Всю жизнь дотоле путешествуя и трудясь, я оставался бедным человеком и денег на выкуп из родной Венеции ждать не мог. Узнав об этом, генуэзцы отвезли меня на рынок в Стамбул, где продали турецкому спахию, владельцу тимара в долине Марицы, в землях Болгар. Тимариот проведал, что я грамотен и умею вести счета, и назначил меня управляющим своего имения.

— Видите, мессер, судьба все-таки не была к вам слишком жестокой.

— Если бы так, — вздохнул бывший ага. — Одна из жен тимариота, турчанка из Анатолии, дочь янычарского аги, когда муж уходил под Скутари с армией Сулеймана Гадымба, завела любовника и решила избавиться от мужа. Осенью, когда турецкий рыцарь вернулся домой, жена дала ему яд. И в этом преступлении обвинила управляющего-христианина, то есть меня. Меня должны были посадить на кол!

— Судьба в неволе особенно переменчива, — заметил Войку.

— И вот, — продолжал Зеноби, — когда меня вели, вернее — волокли в пыли дороги на лютую смерть, я увидел проезжавшего мимо во главе блестящей свиты знатного воина. Лик храбреца был грозен, но полон мудрой благости и силы. Словно господен ангел, — прости, мадонна! — в обличье турка с состраданием взирал на меня, влекомого за ноги палачами к месту казни! Я вырвался из железных рук моих мучителей и бросился к нему. Я схватился за стремя великого мужа, вопя о том, что невиновен и молю о справедливости!

Зеноби-Зульфикар, прижав руки к груди и закатив глаза, добросовестно изобразил, как он молил воеводу осман.

— Иса-бек пожалел меня, приказал помиловать, — продолжал он. — Но я оставался рабом, невольником хитрой женщины, свалившей на меня свое преступление, я не ушел бы живым из ее рук. И я сделал тогда единственное, что могло меня спасти окончательно. Я принял ислам и стал свободным.

— Но турком, — заметил Чербул.

— Только для виду, синьор, во спасение плоти, — поднял руку мессер Зеноби. — В душе я оставался христианином, клянусь мадонной! И что за польза была бы моей душе, яви я тогда до конца упорство! Душа все равно бы попала в ад — ведь умер бы я без покаяния и причастия, не напутствуемый святым служителем господа. Так что, спасая бренную плоть, я спасал, в сущности, бессмертную душу.

— Прошу прощения, мессере, — сказал сотник, изображая вежливое удивление. — Разве мученическая кончина на турецком колу не привела бы вашу душу, минуя любые препоны, прямехонько в рай?

Бывший капитан-ага ненадолго задумался, меряя памятью толщу своих прежних грехов.

вернуться

39

Игра слов: по-итальянски «теста» значит «голова».

вернуться

40

Покровитель путешественников.

вернуться

41

Пера — предместье Стамбула, где жили генуэзские купцы.