Калушари. Файл №221 - Картер Крис (1) - Страница 9

Чак беззлобно засмеялся.

— Предпочитаю покупать их у стойки на первом этаже, — ответил он. — Зачем мне лишний вибути? В Штатах его не продать.

Дом покойного Стивена Хоуи

Бабушка что-то затеяла.

Что-то страшное.

Она заперлась в своей комнате с тремя страшными черными стариками, приехавшими в беспросветно-черной, будто похоронной, машине, и теперь из-за двери слышались размеренные то ли песнопения, то ли нараспев произносимые колдовские камлания. Сейчас Чарли жалел, что нежелание помнить свой родной — вернее, свой бывший родной… впрочем, тоже не так… непонятно, как ему называть язык, на котором говорили и, наверное, до сих пор говорят там, откуда папа их вывез… Словом, из-за его собственного нежелания помнить тот язык, запрет говорить по-румынски, много раз повторявшийся и мамой, и папой, относился к тем немногим их повелениям, которые Чарли выполнял тщательно и охотно. И, когда бабушка пыталась поговорить с ним по-старому, он высовывал язык и приплясывал: «Не понимаю! Не понимаю!» А вскоре и действительно перестал понимать. Ты должен вырасти настоящим американцем, говорила мама. Забудь все, что там было, в этой проклятой тюрьме. Я хочу, чтобы ты стал стопроцентным американским парнем, вторил ей папа, тогда перед тобою будет весь мир. Незачем тебе забивать голову ерундой, которая никогда тебе не пригодится в жизни, твердили оба.

И вот теперь он слышал все сквозь дверь отчетливо, но не понимал ни слова.

А Майкл ухмылялся и корчил рожи где-то совсем рядом, и вот-вот мог снова вылезти.

А Чарли никак не мог понять, кому хочет повредить бабушка — ему самому или Майклу.

Он стоял в пустом длинном коридоре, прижавшись к двери, в зазор под которой сочились странные сладкие запахи, и по временам, когда то ли бабушка, то ли те трое черных швыряли в факелы гневных свечей кристаллы и шкурки, выпрыгивали зловещие отблески — и чувствовал себя все хуже и хуже.

Потом ковер на полу коридора вдруг оказался у него перед самым носом. Значит, вред все-таки мне, подумал Чарли. Он понял, что лежит; он и не заметил, когда упал. Из носа у него закапала на ковер кровь. Папа будет ругаться, что я испачкал ковер, бессильно подумал Чарли, а потом вспомнил, что папа уже никогда не будет на него ругаться. Сознание ускользало; но в последний миг перед тем, как кануть во тьму, он успел услышать из спальни злые, отрывистые выкрики Майкла.

И Чарли снова не мог понять, что он кричит, потому что, оказывается, Майкл-то не забыл румынский. Значит, они с ним заодно, беспомощно подумал Чарли. Ну, конечно, подумал Чарли, меня-то вырастили американцем, а Майклу на приказы родителей было плевать. Вот они с бабушкой и договорились. На родном языке.

В это самое время миссис Хоуи, даже не подозревая о том, что творится наверху, открыла дверь дома. Перед нею стояла некрасивая и неказистая женщина средних лет. Бесформенная скандинавская толстуха, наметанным глазом определила миссис Хоуи. Она не любила северные народности. Еще со времен социалистической молодости она терпеть не могла тех, у кого холодная кровь. А уж женщины без перца в крови вызывали у нее просто-таки брезгливую жалость, как полураздавленные лягушки на шоссе.

Но тогда, из нищей и расплющенной страны, презирать благополучных и богатых шведов, датчан и норвежцев было как-то затруднительно; теперь, в Штатах, где все равны, это было проще простого.

— Что могу вам помочь? — холодно спросила она.

Толстуха улыбнулась.

— Это я приехала вам помочь, — ответила она. — Я Карен Косееф, работник психосоциальной службы. Можно мне войти, миссис Хоуи?

Миссис Хоуи помедлила и с наслаждением ответила:

— Нет.

У бесцветной коровы на лице написалась растерянность.

— Мы должны здесь встретиться с агентом Дэйной Скалли. Ее еще нет?

— Ее еще нет. И не будет. И вам нельзя войти. Будьте добры, уходите. Мне и без того достаточно горя.

Корова не уходила.

— Я понимаю вас, миссис Хоуи, — ровне сказала она после небольшой заминки. — Но, раз вы не хотите говорить со мной и пустить меня к ребенку, мне придется все это указать в моем протоколе. Не исключено, что после этого ваше и без того нелегкое положение еще более усложнится.

— Вы не имеете права! — гневно выкрикнула миссис Хоуи.

— Мне очень жаль, — ответила та.

Несколько мгновений миссис Хоуи возмущенно мерила ее огненным взглядом своих громадных глаз. Потом отступила в глубину прихожей, чуть в сторону от двери.

И в этот момент откуда-то сверху, с нечеловеческой силой прорвавшись сквозь потолки и стены, сквозь завесы портьер и пузыри мягкой мебели, раздался отчаянный крик:

— Мама!

Миссис Хоуи изменилась в лице.

— Чарли?!

— Мама!!!

Словно мальчик кричал из соседней комнаты.

Миссис Хоуи припустила вверх по лестнице, а мисс Коссеф — за нею следом.

Мальчик ничком лежал в коридоре.

— Чарли! Чарли! — закричала миссис Хоуи, но тот не отвечал, пока она не схватила-его на руки. Тогда глаза Чарли чуть открылись.

И мисс Коссеф пришла в голову странная мысль: если мальчик без сознания, то как же он только что кричал?

— Чарли болел… моя мама должна был присматривать за ним… — сбивчиво объяснила миссис Хоуи. — Где же мама? — она оглянулась по сторонам, будто мама могла затеряться за одной из украшавших коридор ваз на дорогих, с инкрустациями, подставках, или под одной из картин в могучих рамах. И тут заметила дым и отблески под дверью.

— Мама!! — гневно закричала миссис Хоуи и толкнула плечом дверь материнской спальни. Дверь не поддалась. — Мама, немедленно открой! Что у тебя происходит?

Дверь открылась.

Такого мисс Коссеф еще не видела.

Комната полна была удушающего дыма благовоний. Сквозь сизую слоистую муть едва просвечивало пламя десятков свечей на столе. Там же стояли какие-то блюда, чаши, подносы… На всех окнах и на всех зеркалах были грубо, аляповато намалеваны свастики. Вокруг стола стояли, глядя на открывшуюся дверь вполоборота и словно бы с нетерпением ожидая, когда можно будет вернуться к прерванному на миг чрезвычайно важному делу, стояли странные, плохо различимые фигуры в черном. Будто хирурги на сложной операции.

А над столом, в медленно текущих перекатах дыма, ровно посреди между теми тремя, чуть различимо мерцало злобно оскаленное, прозрачное мальчишеское лицо. Мисс Коссеф показалось, что это лицо Чарли.

Через мгновение оно растворилось, и эксперт психоциального обеспечения совсем не поручилась бы, что видела его; и уж подавно — никогда не рассказала бы о том под присягой.

Один из черных что-то хрипло сказал на не знакомом мисс Коссеф языке. Миссис Хоуи тряхнула головой.

— Убирайтесь отсюда немедленно! — громко сказала она по-английски. — Немедленно! Я вас не звала!

— Дочь! — тоже по-английски, но с сильным незнакомым акцентом ответила жуткая старуха. — Не мешай!

— Я не желаю ничего слушать! — прервала ее миссис Хоуи. — Пусть они уйдут! Навсегда!

Старуха помолчала, буравя дочь запавшими глазами, в которых отчетливо сквозило отчаяние. Потом обернулась и что-то негромко и коротко сказала. Старик ответил еще короче. В его голосе была безнадежность.

— Что они говорят? — спросила мисс Коссеф. Миссис Хоуи не удостоила ее ответом. Тогда мисс Коссеф нагнулась к Чарли, взгляд которого стал уже совсем осмысленным, и шепотом спросила:

— Ты понимаешь, о чем они говорят?

— Я американец, — ответил мальчик. — Я не понимаю.

— Послушай-ка, — еще тише спросила мисс Коссеф. — Пару минут назад — ты звал маму?

— Я молчал, — ответил маленький американец.

Мисс Коссеф ждала именно этого ответа. Она выпрямилась. Кто же кричал, думала она. Кто? Да так, что и сама миссис Хоуи приняла донесшийся голос за голос сына…

Три странных черных старика неторопливо и с достоинством, как бы покоряясь судьбе, один за другим вышли из задымленной спальни и пошли прочь по коридору, не оборачиваясь и не глядя по сторонам.