Кровавая Роза - Монсиньи Жаклин - Страница 19

19

Когда дон Рамон вернулся в кабинет, Карл V сидел в кресле, недавно оставленном его наперсником.

Совсем, видимо, оправившись, император читал свою любимую книгу: «Caballero determinado»[41] Оливье де ла Марша.

Этот рыцарский роман, главным героем которого был его предок Карл Смелый, всегда благотворно действовал на больного после припадка.

Дон Рамон безмолвно приподнял портьеру, пропуская отца приора Диего, духовника Карла.

Император опустился на колени. Помолившись в течение нескольких минут, он, как обычно по утрам, исповедовался на ухо священнику, затем причастился.

Едва капеллан ушел, дон Рамон хлопнул в ладоши, и, словно в хорошо отрепетированном балете, появился, неся в руках тазик и чистое белье, лакей-цирюльник, фламандец Матиас из Брюгге.

Во время путешествия император с удовольствием освободился от утомительных придворных церемоний, происходивших в Толедо. Он вновь углубился в чтение, а в это время Матиас, раздев своего государя, протер его белое, костлявое, но хорошо сложенное тело и превосходные нога уксусом, помассировал лоб и затылок, протянул ему чистую рубашку с гофрированным воротником, побрил его и подстриг, натянул чулки, штаны с буфами, бархатный колет и, в завершение, повесил на шею цепь с орденом Золотого Руна.

– Да благословит тебя Господь, мой славный Матиас! – произнес с улыбкой Карл, который в узком кругу своих приближенных почти не заикался.

Он протянул фламандцу руку для поцелуя. Приложившись с неподдельной горячностью к императорским пальцам, Матиас из Брюгге удалился.

– Какие у нас новости сегодня утром? – спросил Карл V, не отрываясь от книги.

Дон Рамон пригубил из чашки дымящееся какао, прежде чем передать ее императору. Этот ритуал позволял избежать отравления, которого постоянно нужно было опасаться.

– Кажется, король Франциск вне опасности, сир, – проговорил наперсник.

Он впустил лакея, который внес круглый столик на одной ножке, уставленный разнообразными блюдами.

– Итак, нам нужно всего опасаться! – процедил Карл.

Император пил, можно сказать всасывал своими толстыми губами, какао, а дон Рамон тем временем тщательно пробовал пищу.

Удостоверившись, что цесарка, павлин, каплун в молоке, маленькие окорочка, морские язычки с анчоусами и жареными устрицами отменного качества, фаворит позволил лакею поставить столик перед императором. Тот немедленно принялся за птицу и рыбу, демонстрируя хороший аппетит. Не без изящества разделываясь с дичью, он бросал кости и хрящи, предварительно обсосав их, своему любимому мопсу, который пробрался под кресло.

Во время еды Карл не разговаривал. Держа тарелку на весу, он жадно заглатывал пищу.

Дон Рамон тем временем наводил порядок в кабинете.

Наконец, Карл насытился. Он осушил стакан ячменного пива, затем своего любимого рейнского вина, и, откинув голову на деревянную спинку кресла, на какое-то мгновение задумался.

Дон Рамон хорошо знал, что на следующий день после припадка на его господина наваливается ужасная усталость, а душу терзает непреодолимая тоска.

Никогда дон Рамон не заговаривал на эту тему первым. Мудрый слуга ждал, когда Карл сам испытает потребность освободиться от преследующего его кошмара.

– В котором часу это произошло, Рамон?

– Около двух часов ночи, сир…

– Мы были одни?

– Ваше величество принимали посланницу госпожи Маргариты.

Карл обхватил голову руками.

– Я помню все очень смутно… Тебе удалось выпроводить ее и дать мне вовремя лактуку[42]?

Карл взглянул на зеленый пузырек. Дон Рамон не колебался. Он никогда не лгал своему господину – в этом и состояла его сила.

– Нет, сир… это не я дал лекарство вашему величеству, это она…

– Женщина, которая меня ненавидит! – прошептал Карл.

Он нахмурил брови. Эта фраза в который раз подтвердила подозрения дона Рамона, что государь помнит гораздо лучше все, что происходило до припадка и даже во время него, нежели хочет признаться.

– Да, сир. Я относил распоряжения вашего величества дону Баралю… Оставшись одна в комнате, княгиня Фарнелло, сохранив присутствие духа, спасла ваше величество, хладнокровно дав выпить необходимое количество лактукариума…

– Эта женщина… эта женщина! – повторил Карл.

Заметно взволнованный, он взял книгу, которую оставил на столике с едой и громко, не заикаясь, прочел вслух стихи Оливье де ла Марша:

Мне пыл сражения милейВина и всех земных плодов.Вот слышен клич: «Вперед! Смелей!» —И ржание, и стук подков.Вот, кровью истекая,Зовут своих: «На помощь! К нам!»Боец и вождь в" провалы ямлетят, траву хватая,С шипеньем кровь по головнямБежит, подобная ручьям…

Чтение его успокоило. Какое-то мгновение он сидел неподвижно, а затем выпрямился, ощутив новый подъем сил.

– За работу!

Император, сев за письменный стол, окунул гусиное перо в чернильницу и, быстро покончив с несколькими текущими делами, объявил:

– После мессы, в половине двенадцатого мы уезжаем в Толедо… не повидав французов… Пусть себе киснут здесь, – добавил он с двусмысленной улыбкой.

Глаза его сузились.

– Что это?

Карл указывал на пергамент, который дон Рамон вынул из железной шкатулки. Дон Рамон складывал бумаги в походный кофр.

– Я подумал, что вашему величеству захочется перечитать утром этот приказ, – ответил наперсник.

– Если бы ты мне ответил иначе, я приказал бы отрубить тебе голову, Рамон, – прошептал Карл.

Дон Рамон опустился на колени перед своим господином. Это не было рабской угодливостью – так должен был поступать любой советник и даже министр, разговаривая с королем Испании и императором Германии и Австрии. Рамон де Кальсада знал, до какой степени император был осторожен, вдумчив, аккуратен в поступках, но одновременно недоверчив и подозрителен. Он вечно боялся, что его слуги, подавая советы, руководствуются собственной выгодой.

Иногда Карл мог два или три часа прогуливаться по кабинету, размышляя о том, что уже сделано и что надо сделать, причем наилучшим образом. Ни один государь мира, как было известно дону Рамону, не трудился с таким рвением. Этот больной человек изматывал своих министров на собраниях Совета. Сознававший величие своей миссии, Карл был деспотичен и в случае необходимости карал жестоко. Помолившись Богу, он был способен, если считал нужным, отдать приказ об убийстве политического противника. Но бессмысленная жестокость была ему чужда.

Дон Рамон боготворил этого совсем еще молодого государя, предчувствуя в нем величайшего владыку в мире. Его приводило в ярость мнение многих, что император, напрочь лишенный ораторских качеств, представляет собой посредственного, дурно воспитанного и мелочного человека без присущего властителям великодушия и благородства. Дон Рамон хорошо знал величие Карла, его многочисленные достоинства и способности первоклассного политического деятеля.

– Княгиня Фарнелло может перейти на нашу сторону, сир… В Италии и даже во Франции она была бы мощным союзником. Вместо мужа ей можно было бы вернуть сына и часть земель, дабы заслужить ее признательность, – предложил дон Рамон.

Карл V перечитал пергамент. И, не поднимая головы, прошептал:

– Эта женщина взволновала тебя, Рамон.

Наперсник промолчал.

Карл V, подняв глаза, посмотрел на своего фаворита:

– Скажи правду, Рамон!

– Княгиня произвела на меня впечатление, сир, признаю, – ответил дон Рамон. – Потому что она могла бы оставить ваше величество, но не сделала этого.

Карл V нахмурился.

– Ты хочешь сказать, я должен быть ей признателен за то, что она не убила меня?

вернуться

41

Отважный рыцарь.

вернуться

42

«Опиум» – сок салата-латука.