Империя Вечности - О'Нил Энтони - Страница 3

— Бросьте, мой мальчик. — На лице собеседника отразилась искренняя озабоченность. — Вы проделали такой дальний путь из… Простите, откуда вы? Из какой части Шотландии?

— Из Сибстера, под Уиком.

— О, это далеко на севере… Немалое расстояние. Так что, прошу вас, выкладывайте.

Но Ринд, понимая, насколько сложным получится разговор, уже решил, что непременно соберется с силами для нового визита.

— Вы очень любезны, сэр; буду весьма признателен, если вы просто передадите мистеру Фуллеру, что Алекс Ринд был чрезвычайно разочарован, когда не застал его в музее, и был бы ужасно…

— Алекс Ринд? — Соломенно-желтые брови лысого человека удивленно выгнулись. — Александр Генри Ринд?

— Ну да.

— Автор… дайте-ка вспомнить… «Ранней шотландской истории и ее представителей» в «Ретроспективном обзоре»?

— Ну да, — изумился Ринд.

— И «Результатов раскопок на севере Шотландии»?

— А… ну да, это я. Но как же… Хочу сказать… — Молодой человек недоверчиво покосился на остальных. — Сэр, вы, должно быть, серьезно интересуетесь археологией, если читаете подобные тексты.

— Признаться, я и в самом деле немного увлекаюсь этой наукой.

— Тогда… Надеюсь, вы извините меня за то, что не имею… не имею чести знать…

— Прошу прощения, мой мальчик.

Собеседник протянул ему руку и уже собирался представиться, как вдруг со стороны Елизаветинского зала послышался оглушительный грохот: это рухнула гипсовая колонна. В наступившей затем тишине, покуда все глазели на повреждения, мужчина с лысиной улучил момент, чтобы выскользнуть из толпы и увлечь Ринда в сторону для более уединенной беседы.

— Сюда, — сказал он, ведя молодого человека за локоть к Историческим залам, — вот сюда. Прошу вас, выкладывайте, не стесняйтесь. Уверяю, я передам все слово в слово.

Ринд судорожно пытался вспомнить заготовленную речь.

— Ну… — только и выдавил он.

— Сразу оговорюсь: знаете, я и сам имею здесь кое-какое влияние.

— Что же, — начал Ринд, посмотрев на него благодарным взглядом. — Полагаю… полагаю, раз вы настолько хорошо знакомы с моими сочинениями, значит, должны разделять мой интерес к нашим отечественным древностям.

— Я нахожу его достойным всяческих похвал.

Собеседники миновали зал Ренессанса.

Молодой человек осмелел.

— Тогда вы не можете не согласиться, как согласился бы мистер Фуллер, окажись он на вашем месте, что археология — наш единственный источник познаний во всем, что касается белых пятен древнейшей истории.

— Я счел бы за честь назвать подобную философию своей собственной.

— …И что наш патриотический долг — спасти от уничтожения огромные исторические пласты.

— Это наш долг перед человечеством.

— Значит, вас, так же как и меня, приводит в негодование мысль о том, что подлинные археологические сокровища нашей страны гибнут при строительстве плотин и рытье дренажных канав, подвергаются разрушению, чтобы дать место рельсам и дорогам.

— Разумеется.

Позади остался зал Средневековья.

Ринда охватило волнение.

— И вы, без сомнения, в курсе, что каменные пирамидки повсеместно превращаются в столбы для ворот и печные трубы, кремневые орудия выбрасываются вместе со шлаком, а бесценные образцы керамики дробятся под конскими копытами и колесами экипажей.

— Неописуемый ужас. — Достаточно удалившись от остальных, мужчина с лысиной остановился у входа в Помпейский зал, выжидающе опираясь на свою трость.

— Раз так… — Ринд на мгновение сбился с мысли. — Раз так, вы готовы признать важность воспитания уважения к нашим национальным реликвиям, особенно среди гражданских властей и музейных попечителей… и вообще в народе?

— Ну да, наверное.

Это был первый двусмысленный ответ. Сбитый с толку молодой человек тем не менее продолжал наступать:

— И вы согласитесь, что в Хрустальном дворце довольно… что среди всех этих залов, посвященных современным чудесам и мировой истории, найдется… найдется место для выставки наших собственных, исконных реликвий?

Собеседник хранил гробовое молчание. Ринд не сдавался:

— В конце концов… если целью комитета Хрустального дворца, как, по-моему, заявлялось во всеуслышание, является не простое услаждение глаз, а сбор интеллектуального материала…

Собеседник нахмурился.

— И если вспомнить, что отсутствие национальных исторических раритетов само по себе говорит о многом… как бы…

Никакого ответа.

— Скажу вам больше, — продолжал Ринд. — Я вполне сознаю, что наши реликвии сложны для понимания в отличие от экстравагантных диковин Египта…

Тут молодой человек совершенно растерялся, увидев неодобрительное выражение лица и поджатые губы собеседника.

— Экстравагантных? Ну конечно, мой мальчик, конечно. Но вы же не станете утверждать, будто проделали весь путь из Уика только ради этих слов?

— Я убежден, — не отступал Ринд, — что точная копия пиктского жилища, к примеру, если возвести ее в нужном месте, породит не меньше восторгов и не потребует огромных затрат. Разве… разве вы не согласны?

Мужчина с лысиной помрачнел.

— О, в целом вы правы, мой мальчик. Само собой. Однако в действительности — вынужден с сожалением сказать, — в действительности я слишком хорошо представляю себе, каким будет ответ дворцовых властей, и ваше счастье, что вы не услышите его лично.

— И каким же… — Ринд сглотнул подступивший ком. — Каким же именно?

Собеседник хмыкнул.

— Выставка подобного рода заинтересует «лишь ограниченный круг зрителей». Она привлечет высоколобых академиков, а не широкие массы, готовые заплатить за билет.

Однако Ринд, ожидавший именно такого ответа от мистера Фуллера, протестующе замотал головой.

— Подумаешь! Я очень даже знаком с подобными возражениями — очень знаком, — но не могу принять их. Интересы национального образования должны стоять выше развлечений.

Мужчина с лысиной ласково улыбнулся.

— Позвольте сказать, мой мальчик, вы слишком большие надежды возлагаете на Хрустальный дворец. Оглянитесь вокруг. — Он обвел рукой ряды перекладин, обвешанных украшениями. — Что здесь, по-вашему, происходит? Вы в самом деле верите, будто дворец возвели для повышения общего культурного уровня? Это же лавка с диковинами — самая крупная в мире, и только. Здесь балаган, а не музей.

— Балаган…

— Он существует и процветает за счет обычных детских восторгов, а не ради чьего-то интеллектуального развития.

Однако молодому человеку, всю свою жизнь боровшемуся с деляческими воззрениями, разочарование только придало мужества.

— Так вы и вправду считаете, что здесь не найдется места, какого-нибудь пустого угла, куда можно втиснуть копию каменной пирамидки? Хижину? Надгробие? — Он со всей серьезностью посмотрел собеседнику в глаза. — Вы мне это хотите сказать?

Страшный раскат грома после его слов прозвучал большим восклицательным знаком.

Мужчина с лысиной усмехнулся.

— Мой мальчик, меня восхищает ваша преданность делу. Я говорю совершенно искренне. И все-таки не позволяйте эмоциям брать над вами верх.

Ринд залился краской.

Собеседник оглянулся: кое-кто из высокопоставленных до сих пор посматривал в их сторону.

— Ладно, пойдемте отсюда. Для таких бесед есть места и получше.

Проходя через Египетский зал, Ринд никак не мог отделаться от ощущения, что непременно должен был где-то видеть этого человека. Причудливая одежда, учтивые манеры и даже голос — все казалось таким… узнаваемым.

— Высота этих копий — шестьдесят пять футов, — промолвил мужчина с лысиной, указывая на колоссов Абу-Симбела. — Такая же, как у оригиналов. Да и точность воспроизведения впечатляет. Скажите мне, что вы видите, глядя на это чудо?

Ринд еле заставил себя покоситься на двух великанов-фараонов.

— Я вижу лишь каторжный труд.

Собеседник рассмеялся.

— Могу вас уверить, создатели этих копий получили солидное вознаграждение.

— Тогда я вижу тщеславие, — ответил молодой человек, осознавая резкость собственных слов. — Тщеславие фараонов, ради которых создавались оригиналы, и тех, кому вздумалось их повторить.