Книга теней - Клюев Евгений Васильевич - Страница 49

— Все-таки Вы слишком умны. Эвридика, чтобы играть в наши игры, — вздохнули в трубке.

— Это уже давно не игры, дорогой мой человек. Слишком долго все продолжается и… слишком крутой замес. Так Вы не знаете, кто такой Станислав Леопольдович? Мне рассказать Вам? Я ведь могу рассказать!.. Боюсь только, Вам слушать будет — мучительно.

— Мне мучительно уже. — Акцент был сделан на слове «уже». — У меня сейчас голова лопнет. Считайте, что я отказался выполнить Вашу просьбу, поскольку она идет вразрез с моими представлениями о… о должном. Но могу дать вам один совет. Человек, который Вам нужен… не ищите его. Смиритесь с мыслью, что он выбыл… выбывает из игры — как раз в данный момент или, во всяком случае, очень скоро. Он сам поставил себя… так сказать, вне игры, нарушив некоторые неписаные правила. Самая логика обстоятельств против него — заметьте, не я, но логика обстоятельств. Она убьет его.

— Маньяк, — почти спокойно сказала Эвридика. — Я ненавижу Вас.

— Меня это не интересует, — ответил он ей.

— Напрасно, — возразила она и с сожалением констатировала: — Это непрофессиональный ответ.

— Ну знаете ли, кому-кому, голубушка моя…

— Вам осталось только напомнить мне, — рассмеялась Эвридика, — что Вы взяли меня с улицы.

— С улицы и взял! — крикнули на том конце провода.

— Так на улицу и пеняйте… если что, — посоветовала Эвридика. Совет прозвучал угрожающе.

— Что Вы имеете в виду? — удивился абонент.

— Мне это трудно предугадать. — От голоса Эвридики можно было замерзнуть. — Одно только обещаю: я сделаю все, что в моих силах, чтобы не дать Вашим планам осуществиться. Я не остановлюсь ни перед чем: скоро весь мир узнает, кто Вы такой!

— Весь мир? — переспросили в трубке, явно недоумевая. Но ответить было уже некому:

Эвридика, прекрасная гневная Эвридика, с алыми пятнами на щеках, бежало к Петру.

— Что с тобой? — вскочил тот ей навстречу.

— Сейчас, Петр, сейчас… — Эвридика схватила его за руку, и они быстро пошли по аллее, потом по Малой Бронной — причем Эвридика без остановки говорила, говорила, говорила… Петр шел молча, изредка на нее взглядывая — с ужасом.

Примерно через час их можно было видеть на Садово-Кудринской, прямо посередине улицы: они ловили такси. Машина забрала их, почти не снижая скорости, и притормозила только на Колхозной — напротив Склифософского. Шофер ждал с полчаса — и юная пара, вылетев из подземного перехода, снова прыгнула в машину, которая, развернувшись, понеслась к аэровокзалу: там остановились и стояли минут двадцать, дожидаясь выбежавшего куда-то Петра. Следующую остановку сделали на Черняховского, около дома Эвридики. Шофер не успел покурить даже — Эвридика с голубым вороном, а Петр со спортивной сумкой в руках появились в арке и снова сели в такси. Дверца машины хлопнула и через десять минут хлопнула опять — уже у дома Петра, где тот пробыл совсем недолго.

— Пожалуйста, Шереметьево-1, — сказала Эвридика — и на уголовной скорости они подкатили к стеклянным дверям.

— Ну что, Эвридика, — спросил Петр уже у турникета, — ты потом не пожалеешь?

— Никогда. А ты?

— Никогда. Аид Александрович, наверное…

— Тш-ш-ш! — прижала палец к губам Эвридика, как будто кто-то мог их подслушать, черт побери!

— Тш-ш-ш! — раздалось из пластикового пакета с изображением носорога в джинсах: Марк Теренций Варрон давал понять, что проникся величавостью ситуации, — он летел контрабандой под видом носорога в джинсах.

Рейс 442 был обозначен как «Москва-Тбилиси»

… В то же самое время в Склифософского случилось страшное событие: заведующий отделением соматической психиатрии Аид Александрович Медынский сошел с ума. Он вызвал весь медицинский персонал в свой кабинет и торжественно объявил, что он Фридрих II (Великий), а потому требует отныне относиться к нему с преувеличенным почтением и обращаться не иначе как «Ihre Konigliche Hoheit» — причем все дамы должны делать реверанс, кроме самых пожилых, которым позволителен книксен; мужчинам же вменяется в обязанность отдавать поклон — «вот такой»: тут Аид Александрович грациозно изобразил надлежащий поклон… Сотрудники разошлись в ужасе. Нянька Персефона причитала, надрывая всем душу. Рекрутов был мрачнее двух-трех туч. Пока остальные обсуждали случившееся, он проник в кабинет к Аиду, плотно прикрыв за собой дверь. Неизвестно, что произошло за плотно прикрытой за ним дверью, однако через несколько минут выбежал Рекрутов с совершенно невменяемыми глазами и, подойдя к хорошенькой лаборантке Оленьке, на которую до сих пор не обращал внимания никогда, во всеуслышание предложил ей немедленно венчаться с ним в церкви. Волоокая Оленька, похожая на коровку из мультфильмов, реагировала на это странно: она потупила взоры и согласилась. Впрочем, на ее месте так поступила бы каждая. Рекрутов кинулся к телефону и, прибегая к нецензурным выражениям, принялся требовать такси-к-психушке, по-видимому, добился желаемого и, обхватив несколько непомерную для себя Оленьку обеими руками, потащил ее по коридору к выходу. Та была в сабо на тоненьком тринадцатисантиметровом каблуке и постоянно подвертывала то одну, а то совсем другую ногу.

— Вот ужас-то, — перекрестилась нянька Персефона и, утерев слезы, утиной походочкой своею начала опасливо подбираться к кабинету, в котором, к вящему изумлению присутствовавших, и скрылась — впрочем, ненадолго. Возвратясь, она вдруг завизжала и захрюкала, начала метаться по непросторному холлу, остановила бесноватый взгляд на пишущей машинке — надо сказать, внушительных размеров, — вцепилась в машинку эту обеими руками и с удовольствием спихнула ее на пол, сопроводив вредительское сие действие отнюдь не характерным для нее криком: «Банзай!». После чего придурковато улыбнулась и села на стульчик, чинно сложив руки на коленях.

К ней никто не подходил: персонал сбился в стайку и медленно отступал к дверям. Вдруг распахнулся кабинет Аида — и выехал оттуда на палочке верхом Сам Аид Александрович Медынский, белый халат которого был накинут на плечи и развевался, как мантия.

— За мной, вассалы! — скомандовал он и, пришпорив палочку, поскакал по коридору. Обалдевшие вассалы, словно в гипнотическом сне, засеменили следом — сначала по коридору, потом по лестницам и дальше — через двор — по Садовому в сторону Колхозной. Прохожие разбегались и замирали на безопасном расстоянии, а иные поворачивали и тоже шли за нестройной колонной людей-в-белых-халатах, сопровождавших «главного» — лысого старика верхом на палочке. У Самотеки гипнотический сон улетучился из персонала — очнувшийся персонал, ободряемый зеваками, принял меры по обузданию лысого старика — тот взлягивал и грамотно бранился по-немецки. Когда ему скрутили руки, он громко заржал и по-русски потребовал овса. Вели старика, по его просьбе, под уздцы. На пороге больницы в одиночестве стояла нянька Персефона — все с тою же придурковатою улыбкой и маленьким веником в руках. Подпустив процессию к дверям, она злорадно оскалилась и принялась охаживать веником всех подряд. Двери оказались запертыми на психиатрический замок — персонал растерялся и на мгновение упустил из поля зрения Аида Александровича, который воспользовался этим немедленно. Он спрятался за распоясавшуюся няньку Персефону, а та кричала, что не даст в обиду Его Королевское Высочество.

Между тем во двор въехало такси и, подкатив к ступенькам, остановилось. Нянька Персефона ловко впихнула в машину Аида, повалилась на него сверху и захлопнула дверцу. Машина рванула с места, в окошке мелькнула рука няньки Персефоны — ключ от входной двери тенькнул об асфальт.

— Неплохо, — сказал Аид Александрович, вылезая из-под няньки Персефоны, и добавил водителю на ухо: — Точность — вежливость королей.

— Ехать куда?.. король!.. — не проникся водитель.

— На Цветной, — ответил подготовленный пассажир, дождался естественного в такой ситуации «пешком-бы-дошли» и закончил: — Пятерка сверху. — И — через паузу: — А трояк снизу. К цирку!

Водитель не понял, но привез к цирку. Цирк зажигал огни. В белых халатах Аид Александрович и нянька Персефона выглядели странно.