Книга теней - Клюев Евгений Васильевич - Страница 50

— Пожалуйста, — на шаг отступила билетерша. — А что случилось?

— Будет смертельный номер, — сурово пообещал доктор и независимо прошел без билета, протащив еще и няньку Персефону, по поводу которой сказал: — Сестра. — И добавил: — Моя.

Сразу прошли за кулисы, с полчаса побродили там без дела — никто никаких вопросов не задавал. В зал проникли через узкий какой-то лаз, сели на свободные места в третьем ряду…

На арене были дрессированные собачки. Они как раз выстроились в колонну и прикинулись солдатским взводом. Каждая стояла на задних лапках, а передние прижимала к груди, или что-у-них-там. Дрессировщица лет шестидесяти прилежно пыталась сойти за несовершеннолетнюю. На ней была лимонная пачка с красным бантом на копчике, лиф выглядел как ампирный балкон и сверкал от блесток. Собачки жмурились, но терпели. Волосы дрессировщица имела растрепанные-живописно, причем рыжие, как и полагается в цирке. Необходимые черты лица, как-то: брови, ресницы, глаза, рот — были нарисованы на белой поверхности кожи, вследствие чего производили впечатление отдельное и как бы жили самостоятельной личной жизнью, в то время как пунцовый рот оглушительно перекликался с красным-бантом-на-копчике. Толстые ноги дрессировщицы, затянутые в черные чулки, оканчивались крохотными серебряными туфельками, явно напяленными целой армией крепкой прислуги. Туловище — с головой, ногами и руками вместе — казалось реально несуществующим.

Звали дрессировщицу Полина Виардо: то был цирковой псевдоним Иры Марковны Мнацаканян-Мнацакановой. Он просто нравился ей — и все, этот псевдоним, а никаких ассоциаций не вызывал.

В данный момент Полина Виардо в руках имела горн — и несколько шавок, одетых в хаки, относились к ней, как к полководцу, трепеща и ожидая, когда протрубят поход. Полина Виардо озаботилась было трубить, но вдруг из зала крикнули: «Подождите меня!» — и старик в белом халате пристроился к колонне шавок, поджав верхние конечности. «Трубите!» — властно приказал он, зрители зааплодировали, полагая в старике клоуна. Полина Виардо как ни в чем не бывало улыбнулась, вильнула бантом и протрубила поход. Вымуштрованные ни славу собачки в ногу зашагали вдоль барьера — и в ногу с ними вдоль барьера же отправился старик в халате. Публика взревела.

Полина-Виардо-с-группой-дрессированных-собачек-и-стариком сорвала немыслимый аплодисмент. Проделав несколько атлетических реверансов, почти касаясь пола красным бантом, она подошла к старику и с умильным лицом сказала ему немного тихих слов. Старик реагировал как собака: он стал на четвереньки и злился — рыча. Потом залаял весьма правдоподобно и мастерски.

Зал кончался от смеха. Аид Александрович прекратил лаять, повременил и заорал рыночным голосом, глядя прямо в отдельные глаза дрессировщицы:

— Сахару давай, Полина! Чего ждешь?

Прочие шавки, поджав передние ноги, хотели сахару молча. Услышав слово «сахар», Полина Виардо машинально полезла в карман, располагавшийся в неописуемом месте, и принялась ловко раздавать кусочки, начав, между прочим, не с Аида Александровича. Оскорбленный непочтительностью Аид — кстати, при поддержке зрительской массы, чуткой ко всякого рода дискриминации, — взвыл, ринулся к обидчице с явной недружелюбностью. Притормозив около нее, он — прямо скажем, без удовольствия — впился ей в ляжку мертвой достаточно хваткой. Опытная Виардо принялась отрывать от пола «задние» конечности озверевшего старика, но тот не понимал приема и челюстей не разжимал. Мелкие шавки с уважением смотрели на человекоподобного собрата, дисциплинированно не вмешиваясь в конфликтную ситуацию.

— Фу! Фу! — возопила, наконец, Полина Виардо, не понимая, по-видимому, что воплем этим несколько компрометирует себя, поскольку как-то оно странно — «фу!» в собственный адрес…

Публика начала валиться с сидений, прыснул и старик, отпавший от ляжки и виновато затрусивший в хвост-терпеливой-очереди-за-сахаром… Полина Виардо улыбнулась причудливой улыбкой, профессионально не обращая внимания на порванный чулок и, между прочим, до крови прокушенную ногу. Сахару старику она не дала вообще. И даже не позвала его с собой за кулисы — в отличие от тех же шавок, которых позвала.

За кулисами Полина Виардо принялась рыдать, не щадя рисунка лица, и мазать йодом ногу, не щадя рисунка чулка. Рыдая и мажа, она приговаривала:

— Это-Нинка-Майская-со-своими-волкодавами-сука-ну-ничего-я-не-то-что-старика-бешеного-я-ей-целый-дурдом-на-арену-пущу-пусть-горло-перегрызут-и-ей-и-волкодавам-ее!

— Поленька, — сконфузился возле нее конферансье, напудренный, как обсыпной эклер, — выйти бы надо… это… публика требует.

Поленька, утерев морду кулисой, с лучезарной улыбкой выпорхнула на арену и там поверила наконец нарисованным своим глазам: успех действительно был ошеломляющим. Нинка-Майская-с-ее-волкодавами, если, конечно, это Нинкин старик, просчиталась: шиш ей, а не дурдом на арену, — пусть так и подыхает в безвестности!

Старик спокойно сидел на барьерчике и улыбался в разные стороны. Рабочие у входа на арену обсуждали, как бы эдак его изловить, чтобы получилось естественно, но, увидев Полину Виардо, сложили с себя все полномочия и ушли за кулисы. «Уведите его немедленно!» — спиной услышала несчастная дрессировщица и поняла, что испытания ее не закончились. Старик же дружелюбно поднялся ей навстречу и приветственно залаял. Она смело подошла к нему и, прощаясь со славой, крикнула звонким пионерским голосом:

— За мной, Трезор!

Трезор упал на четвереньки и с лаем бросился за ней в распахнутый занавес.

Изобразив на останках лица победоносный страх, дрессировщица в сопровождении послушного пса исчезла из поля зрения.

Цирк рыдал… Полину Виардо — размягченную, в поту — вызывали еще раз пять. За эти пять раз она больше всех на свете полюбила Нинку-Майскую-с-ее-волкодавами (при условии, конечно, что старик — Нинкин) и даже решила подарить ей наконец свой рыжий парик из Кореи, от которого Нинка с ума сходила: пусть носит парик, сука, мы не жмоты!

А в это время за кулисами Аида Александровича подвергали допросу: в ходе допроса выяснилось, что никакой он не сумасшедший, а просто пьяный, и что по нему давно медвытрезвитель плачет. Старик настойчиво требовал отправить-его-куда-следует: они мне там мозги-то прочистят! — мечтательно приговаривал он, — кузькину мать-то покажут и… справочку на работу-ррраз! Однако мечтам его не суждено было сбыться: великодушная Полина Виардо, проходя мимо, отдала приказ: «Старика отпустить!» — таким убедительным голосом, что уже через пять минут тот стоял у выхода из цирка. Там дожидалась собутыльница — нянька Персефона. Она встретила Аида Александровича бурно и не замедлила сообщить:

— А я у буфетчицы деньги украла! Только она, по-моему, не заметила…

— Много? — с надеждой спросил Аид Александрович.

Нянька Персефона предъявила комок купюр — в том числе и пятидесятирублевых.

— Деньги спрятать в бюстгальтер! — скомандовал Аид Александрович и пояснил: — Арестуют. — Комок, впрочем, тут же и отобрал.

Снова вышли на Самотеку, где незамедлительно подвернулось такси.

— В Прагу! — распорядился пассажир.

— Куда? — обомлел водитель. — Вы с ума сошли, у меня рабочий день кончается!

— Вы не москвич, что ли? — поинтересовался пассажир.

— Не… третью неделю только тут, — сознался водитель.

— А-а… Ресторан «Прага» на Арбатской площади — знаете? Нас туда. — Аид Александрович выглядел страшно усталым. У водителя отлегло от сердца.

В чопорном «Зимнем зале» были места. Нянька Персефона предложила снять халаты.

— Сюда только в белом пускают, — отрезал Аид.

— А они не в белом! — показала на посетителей наблюдательная нянька Персефона.

— Их и выгонят, — пообещал кавалер.

Моложавый официант с меню заскучал возле столика.

— Разберетесь?

— Да ни за что! — посетитель замахал руками, после чего смиренно сложил их на коленях, косясь на раскрытый текст. — Семга… — Он зашевелил губами и с ужасом взглянул на официанта. — Кто это?