Балаустион - Конарев Сергей - Страница 156

– Сюда, на помощь! – сорвался с губ афинянина запоздалый призыв.

Еще миг-другой, и пространство вокруг наполнилось суетой и голосами.

– Держи его!

– Стой, собака!

Удары железом по камню.

– Не получается!

– Открывай!

– Ни хрена, тут какой-то механизм.

– Дави, сюда просовывай, в щель! Нажимай. Уйдет, падаль!

– Все, сломал. Меч сломал, представляешь? Ничего не выйдет.

Шум возни.

– На помощь! – снова слабо позвал Леонтиск. Он был не уверен, что, размахивая ножом, не поразил себя: больно было везде.

– Леонтиск, дружище! Живой, хвала богам! – голос Иона. – Дай сюда нож, я тебя освобожу. Успокойся, все позади.

– И я могу спокойно потерять сознание?

– Можешь, но лучше не надо. Проклятье, у тебя все лицо в крови! И рука, о боги! Потерпи, сейчас мы тебя отсюда вытащим…

Леонтиск его уже не слышал, перестав барахтаться и поддавшись властному зову глубины. Темные воды озера беспамятства сомкнулись над ним.

Бесчувственного Леонтиска разместили в той же комнате, где лежал все еще страдающий от сильной боли и лихорадки Аркесил. Олимпионик был совершенно не против подобного соседства, скорее принял его с тщательно скрытой радостью. Галиарт подозревал, что как бы они ни старались почаще навещать прикованного к кровати друга, тот страдал от скуки и бездействия не меньше, чем от физической боли.

Теперь ложе у противоположной стены занял Леонтиск, вышедший живым из рук самого Горгила. Доктор Левкрит при помощи тетки Ариты обмыл и смазал целебным бальзамом лицо пострадавшего афинянина, тщательно обследовал руку и наложил на нее лубок из бинтов.

– Ничего страшного, самая обычная рана. Вот, видите, здесь, – короткий палец лекаря обвел кривую вокруг вздувшегося красно-черной опухолью предплечья Леонтиска, – tumor et rubor, характерные для классического отсечения. Обломки кости не торчат, помощь была оказана практически сразу, так что заражение и нагноение маловероятны… Клянусь Асклепием, он дешево отделался! Конечно, будет calor и наверняка dolor, но не более…

– Уважаемый, оставь эти ученые словеса! – взмолился Галиарт. – Когда он сможет встать на ноги?

– Если не будет вставать из постели – недели через полторы – две, – пожал плечами Левкрит. – Через пару месяцев уже сможет носить щит. Ладонь левой руки, клянусь Асклепием, заживет еще быстрее: ткани были разрезаны прямо между пальцами глубоко, но ровно. Видимо, оружие было очень острым…

– Он держал рукой лезвие ножа, которым его хотел проколоть один нехороший человек, – пояснил Галиарт.

– Это наверняка было весьма болезненно, – покачал головой лекарь. – Хотя в состоянии возбуждения, близком к безумию, человек способен на многое, что кажется невероятным. Один раз на моих глазах кузнец с четверть часа поддерживал тлеющую, раскаленную докрасна балку, пока из-под рухнувших стропил горящей кузницы извлекали его сына. Этому кузнецу потом пришлось отнять обе кисти – они сгорели до кости. А если вспомнить случай в…

Вероятно, словоохотливый лекарь собирался рассказать еще несколько подобных историй, но Галиарт, прервав его, попросил не нагонять ужаса на ночь глядя. Обидевшись, Левкрит ушел спать – до рассвета оставался какой-нибудь час… Сын наварха остался на табурете у постели афинянина, продолжая тихий разговор с лежавшим напротив Аркесилом. Беседа как раз дошла до описания драматических событий в Персике, когда очнулся Леонтиск. Дернулся, застонал и хрипло попросил воды. Галиарт подал ему чашу и дал напиться, придерживая рукой, чтобы раненый не расплескал все на себя. Леонтиск пил жадно, захлебываясь и икая. Напившись и отстранив сосуд, афинянин рискнул открыть глаза.

– Галиарт… – узнал он друга. – Я что, живой?

– Да – несмотря ни на что, – Галиарту хотелось смеяться и плакать одновременно.

– И этот мерзавец не отрезал мне член? – обеспокоено спросил сын стратега.

– Нет, даже не подрезал, – усмехнулся Галиарт. – Хотя не мешало бы.

– Ты уверен, что не отрезал? – не мог успокоиться раненый, пытаясь приподняться на подушках и поглядеть.

– Абсолютно.

– Хорошо, – афинянин облегченно выдохнул и откинулся назад. – И где он?

– Хы-хы-хы-хы, – тихо зашелся Аркесил.

– Где и обычно, – отвечал Галиарт. – У тебя между ног. А вот твоей руке повезло меньше.

– Этого мне не забыть, – скривился афинянин. – Я имел в виду Горгила. Вы схватили его? Я очень прошу не убивать подонка, пока я с ним еще раз не повидаюсь…

– Как это часто бывает в сказках, главному злодею удалось скрыться, – Галиарт посмурнел, с хрустом сжал кулак. – В подземелье, где он с тобой развлекался, оказался выход, запирающийся каменной плитой. Какой-то механизм… Когда мы ворвались, он шмыгнул в проем, и плита закрылась. Проход за плитой выводит в другой тайный коридор, которыми пронизана Персика, который, в свою очередь, выходит в один из залов дворца, откуда можно выйти куда угодно. Одним словом, убийца провел нас, испарился, смылся, слинял.

– Мерзавец! – покачал головой Аркесил, а Леонтиск выдохнул… с облегчением?

– Дело решили какие-то мгновения, – продолжал Галиарт. – Я сам видел его, серую тень, мелькнувшую на фоне темного прохода, уже почти чувствовал, как догоняю, валю на пол и начинаю рвать на части… Но не успел, а за досками разломанной нами двери оказались пять дактилей камня. Пока мы пробивались, убийца исчез.

– А что было дальше? – полюбопытствовал Леонтиск. – Когда я потерял сознание?

– О, большое веселье. На шум сбежались едва ли не все обитатели Персики: ахейцы, македоняне, римляне, их слуги и охранники. Приплелся даже толстый индюк, эфор Анталкид, – не иначе, как снова миловался с консулом, уговаривал его переехать жить в Спарту и прихватить с собой когорту-другую легионеров. Все начали орать, выяснять в чем дело; Анталкид с ходу обвинил Пирра в «очередном мятеже и разбое». За царевича вступился Деркеллид, полемарх Священной Моры, который и позволил нам разыскать тебя во дворце. Да и сам командир себя в обиду не дал: кричал, указывая на тебя, очень живописно лежавшего в луже крови, что его людей похищают посреди бела дня и пытают, что половина его челяди погибла, что его брат лежит при смерти, а его самого день и ночь преследуют убийцы… Одним словом, речь была что надо. Анталкид стушевался, пообещал во всем разобраться и ретировался, а мы, неся тебя в качестве знамени, вернулись на агору. Там собралась огромная толпа, тысяч в несколько. Отголоски того, что происходило в Персике, переросли в слух, что Пирра и всех, кто пошел с ним, схватили и пытают в дворцовых подземельях. К тому моменту, как мы вышли, самые горячие головы уже собирались брать Персику штурмом, невзирая на выстроившуюся у ворот Мору. Люди встретили нас ликованием, потом было шествие сюда, к особняку тетки Ариты. Все бы радоваться, но, увы, Эвполида мы так и не нашли, хотя прочесали сверху донизу всю Персику.

– Эвполид мертв, – глухо произнес Леонтиск, боясь того, что ему предстояло сказать. Боясь собственной лжи. – Он был в этом узилище, изуродованный почти до неузнаваемости. Потом, когда Горгил занялся мной, его подручные куда-то унесли тело.

Галиарт и Аркесил помолчали, понурив головы, затем сын наварха тихо произнес:

– Проклятый пес этот Горгил – сколько дел наделал. Но теперь-то мы его быстро к рукам приберем: ведь ты видел его морду и опознаешь, если мы его притащим. А мы будем тащить всех без разбора, тем более что Антикрат подсказал, где искать. Да и полемарх Деркеллид обещал всяческое содействие.

Леонтиск с мрачным лицом отвернулся к стене.

– Что такое? – не понял Галиарт.

– Ни хрена я не видел, – буркнул Леонтиск. – И не смогу никого опознать. Этот урод был в маске.

Ну вот он и сказал это. И все, ничего нельзя уже изменить и исправить. Давно уже нельзя. Леонтиск чувствовал себя настоящим подлецом, но он не мог найти в себе силы рассказать друзьям правду. Рассказать, что это он привел в дом Эврипонтидов врага, что именно он, Леонтиск, виновен в смерти четверых домочадцев. И в том, что Пирр Эврипонтид столько времени жил под сенью смерти и несколько раз едва не погиб. И в том, что друг Аркесил, тот, что глядит такими сочувствующими глазами, из-за него на всю жизнь остался калекой. Нет, невозможно! Нельзя простить такое. Скажи он правду – и этот светлый дружеский взгляд потускнеет, наполнившись презрением. Энет разведет руками в молчаливом непонимании. Тисамен и Галиарт отвернутся, Иону будет его жаль, Феникс же, напротив, смешает его с дерьмом, а Коршун, пожалуй, схватится за меч. А Пирр Эврипонтид, в котором сосредоточена вся жизнь Леонтиска, в лучшем случае прогонит его прочь – из Спарты и из своей жизни. А в худшем заколет собственной рукой, но и это лучше, чем взглянуть в желтые глаза царского сына, воззрившиеся на тебя, глупца и… предателя. Предателя!