Балаустион - Конарев Сергей - Страница 170

– А человек, что доставил его…

– Раб Эпименида, – поморщился царевич. – Добавить что-либо не может. Эпименид ничего не велел передать на словах – возможно, побоялся доверить? Великие силы, что там происходит, на этом проклятом острове?

– Тебе нужно отправляться, – твердо сказал Лих. – Я пригляжу, чтобы в Спарте ничего дурного не произошло к твоему возвращению.

– Я рассчитываю на тебя, – Пирр пристально глянул в глаза первого «спутника». – Клянусь Зевесом, я и так собирался сам плыть за отцом, когда его оправдают. А победа будет наша, наша, дружище Лих!

От избытка чувств царевич потряс товарища за плечи.

– Тогда идем в суд! – ощерился Коршун. – Я желаю взглянуть на морды Агиадов в момент, когда геронты объявят решение.

– Заседание проводили в храме Ликурга, как всегда, если дело касается важнейших вопросов.

– Народу набилась – хренова туча! – поддакнул с козел Феникс. Он управлял лошадьми одной рукой, а другой сосредоточенно ковырялся в носу. Что было небезопасно для носа, если учесть вышеупомянутое состояние дороги. Вокруг стояла тьма, на небе в прорехах облаков лениво поблескивали тусклые звезды.

– Точно, – кивнул Галиарт. – Кроме самих геронтов, эфоров и Эвдамида, для которых были отведены отдельные места на возвышении, помимо жрецов, магистратов и офицеров всех мастей, заполнивших святилище, повсюду – в боковых нефах, на галереях и лестницах – во множестве собрались простые граждане.

– А Ион, писака хренов, залез на бордюр галереи. И ронял оттуда то свои дощечки, то стилос. А в последний раз – сандалию, которая свалилась – ха-ха-ха! – аккурат на голову полемарха Маханида, – весело поведал Феникс.

– Ион заработал взыскание? – поинтересовался Леонтиск.

– Не-а, – хмыкнул Феникс. – Маханид, старый пень, даже не понял, что это ему на башку брякнулось. Все глядели вперед, на геронтов.

– Половина заседания, – вступил Галиарт, – ушло на воспоминания о причинах и деталях того, восьмилетней давности, приговора. После четырехчасовой болтовни, обсасывания тонкостей, прецедентов и нюансов законов выяснилось, что никакого святотатства царь Павсаний не совершал, а обвинение было построено на эмоциях, а не на фактах…

«…и посему обвинение царя Павсания в святотатстве, свершенном против богов-олимпийцев суть ложно, и приговор, оному царю Павсанию вынесенный, есть незаконен.

Геронты призвали дать пояснения по данному вопросу эфора Полемократа. Сей Полемократ, верховный жрец святынь лакедемонских, и во время осуждения Павсания таковым являлся, и принимал, кстати, в обвинении царя не последнее участие. Теперь же эфор Полемократ, за свою внешность лакедемонянами Скифом прозванный, объявил, что вскрылись новые обстоятельства дела, понуждающие его признать царя Павсания невиновным и ходатайствовать о скорейшей отмене неправедного приговора. И еще сказал эфор-жрец вещь неслыханную – то, о чем все знали, но вслух не говорили: что судилище былое происходило под ахеян и македонцев давлением сильнейшим, что и привело, при попустительстве второго царя, Агиса, к столь суровому вердикту. Хоть римляне и не были названы, каждый понял, в чей щит сия стрела, и поднялось в собрании смятение изрядное. Ибо консуляр Фульвий Нобилиор, посол римский, на почетном месте сидел и все эти речи слышал…»

– Что этот misererum себе позволяет? – прошипел консул Фульвий сидевшему рядом македонянину.

– Похоже, он рехнулся, – с выражением безмерного изумления на лице ответствовал Лисистрат.

– Всеблагие боги охраняют закон справедливости, коя есть главный закон, заповеданный бессмертными людским владыкам, – разлетался над возбужденно гудящей толпой зычный голос жреца Полемократа. – Блюдущие закон справедливости милы богам, попирающие его божественное наказание имут. И сегодня справедливость требует, дабы посыльники сторон, осудивших невинного, покаяние принесли и приложили все силы для устранения свершенного зла.

Сотни глаз обратились на сидевших с каменными лицами Эфиальта, архистратега Ахейского союза, Лисистрата, посла Македонии, и, разумеется, консула Римской Республики Фульвия Нобилиора.

– Меня предупреждали, что этот эфор-жрец – человек, больной на голову, – проговорил, почти не разжимая губ, римлянин.

– Подобные болезни головы лечатся только усечением, – выдохнул белый от ярости македонский посол.

Полемократ продолжал говорить. Толпа рокотала все громче.

– Мы-то знали, что Скиф на нашей стороне, хоть и не верили до конца, честно сказать, – Галиарт на миг замолчал, откусывая пирожок, выуженный из корзинки тетки Афросиды. – Но остальные – и Эвдамид, и эфоры, и особенно иноземцы – выглядели весьма растерянными. А говорил Скиф хорошо…

Леонтиск сосредоточенно слушал, жуя пирожок.

– Да, набормотал наш архижрец – бес на печку не вскинет, – хохотнул Феникс. – Македонец, крыса худая, от злости чуть из сандалий не выскочил, когда Скиф заставил-таки его выступить и всенародно признать, что Павсаний был не таким уж чудовищем, каким его представили. Римлянин промямлил что-то в том же духе, родил от силы две дюжины слов… Потом слово взял Эфиальт, ахейский пуп, и в отличие от прочих, попер на рожон. Заявил, что Павсаний, вечный враг порядка, был осужден за дело и пускай себе сидит на острове, там ему, мол, самое место. Ты представляешь?

– Угу, – промычал Леонтиск с набитым ртом. – И фто?

– Все начали орать, но Колченогий, пес, сразу навел порядок…

Оглушительный гул меди полетел по залу, отражаясь от стен и колонн, перекрывая крики и ударяя по ушам. Эвдамид колотил скипетром по колоколу до тех пор, пока не воцарилось некое подобие тишины.

– Граждане Лакедемона, соблюдайте порядок! – крикнул царь в толпу. – Иначе мне придется закрыть заседание.

– Конечно, щас! – раздался выкрик из середины зала. – Это заседание тебя закроет!

Лицо молодого царя окаменело.

– Кто это сказал? – спросил он тихо, но так, что услышали все.

Все крутили головами, пытаясь увидеть безрассудного наглеца.

– Кто? – повысил голос царь. – Выйди и предстань перед всеми, ты, бестелесный голос.

Толпа зашевелилась, раздвигаемая сильными плечами пробирающегося к трибуналу высокого мужчины.

– Я не бестелесный, – гордо произнес он, поднимаясь по ступеням. – Меня зовут Агасикл. Старший пентакосиарх Третьей моры хилиархии Афины…

– Разумеется, Питанатский отряд? – язвительно перебил его стоявший по правую руку от царя Леотихид.

– Питанатский отряд, – с достоинством кивнул Агасикл.

Братья-Агиады переглянулись.

– Под трибунал, – взмахнул рукой Эвдамид. – За оскорбление величия царского сана. Эврилеонт.

Командир Трехсот коротко дернул подбородком, и двое номаргов, схватив Агасикла под руки, уволокли его прочь. Рядом с ними дюжий пентакосиарх выглядел тщедушным евнухом.

В храме Ликурга установилось мертвая тишина. Кто-то глядел на Эвдамида гневно, кто-то восхищенно, но все – с уважением.

– Слово почтенному эфору Анталкиду, – бесстрастно произнес молодой царь.

Толстяк встал, коротко глянул в сторону почетных мест, где сидели римлянин и македонец, и откашлялся, прочищая горло.

– Толстый индюк напустил мути, – Феникс не на шутку увлекся рассказом. – Балаболил с четверть часа, а чего сказал – так никто и не понял. Я, по крайней мере, не уловил. Все вокруг да около – «с одной стороны», да «с другой стороны». Тьфу! Закончил же Анталкид, сообщив всем присутствующим, что рассматриваемое дело до опупения сложное, и надо бы, значит, его отложить. Для детального исследования и тотального расследования. Ну, этот фокус у него не прошел. Все опять начали вопить и ругаться, позабыв о свирепом царе-хромоножке. Ах, мать вашу, и мне дайте!

Это удивленный долгим молчанием Галиарта Феникс обернулся и увидел, что друзья с треском уплетают сладкие пирожки. Очень скоро совместными усилиями трех голодных мужских ртов запас чудесных пирожков был уничтожен. Перекусывая, Феникс забыл о лошадях, и ленивые скотинки тянули еле-еле, всем своим видом демонстрируя, что тоже не прочь чего-нибудь пожевать.