Балаустион - Конарев Сергей - Страница 43

Но драгоценные мгновения замешательства противников уходили, утекали, исчезли совсем. Атака не удалась. Уже понимая это, Леонтиск повернулся к стражникам, как окруженный собаками волк. Он что-то кричал, потом так и не смог вспомнить, что, но, вероятно, нечто очень оскорбительное.

Пламя факелов плясало, как бешеное. Сквозь многоголосицу нервной ругани раздался свист извлекаемого из ножен меча.

– Насмерть не бить! – завопил Алкимах, примеряясь для нового удара древком. – Ножнами, ножнами его, не клинком!

Древко пришло в движение, Леонтиск рванулся в сторону.

– И кулаками! – заревел мокрый и дурно пахнущий Миарм, бросаясь на врага, словно буйвол. Сын стратега встретил его ударом ноги в живот, но такую тушу было непросто сбить с курса. Даже согнувшись вдвое, «людоед» ответил противнику мощнейшим ударом по ребрам. Леонтиск отлетел к стене, больно ударившись хребтом и копчиком, но тут же прянул влево, уходя от широкого, с замахом, удара деревянными ножнами. Успел пройти под рукой нападавшего и схватиться за болтавшийся ремень ножен, резко потянул, выворачивая кисть назад…

… и только успел заметить мелькнувшую на стене тень от алкимахова копья. Десятой долей мгновения позже сильный удар подсек колени, опрокинул его на спину.

– А-а-а! Пес!!! – заорал Миарм, всем весом наваливаясь сверху, лупя тяжеленными кулаками куда попало.

«Все!» – успел подумать Леонтиск и сумел резким борцовским движением перевернуться на живот. Через миг удары посыпались градом. Били жестоко, не выбирая – ногами, руками, ножнами. С Леонтиском случалось подобное в агеле, однако в этот раз все было особенно неприятно. «Ничего ты не смог, неудачник!» – успел он обругать себя за миг до того, как жестокий удар по затылку вышиб сознание из его головы.

Он очнулся на полу своей камеры. И тут же пожалел об этом. Простое движение – переход из лежачего положения в сидячее – вызвало настоящий взрыв боли во всем теле. Казалось, на нем не осталось ни одного живого места: губы распухли, правый глаз был залеплен коркой крови, стекшей из рассеченной брови, ребра, казалось, все до одного были сломаны. Самую сильную боль доставляло малейшее движение левой ногой, было такое ощущение, что в колено вбит толстый кривой гвоздь. Леонтиск взглянул на ногу. Гвоздя не было, но вид у конечности был неважный. Осмотрев себя, сын стратега обнаружил, что его одежда разорвана в десятке мест, и из прорех выглядывают рваные ссадины и черные кровоподтеки. Во рту, помимо тягучей кровавой слюны, болтался осколок сломанного зуба. С трудом пошевелив раздувшимися губами, Леонтиск выплюнул его на пол.

– А-а, очнулся, выродок! – мрачно проговорил сидевший с той стороны решетки Миарм. От его былого благодушия не осталось и следа. Встав, «людоед» вышел во внешний коридор, что-то крикнул. Леонтиск не прислушивался. Он был занят тем, что последовательно, одно за другим, проверял ребра. Эта процедура, сопровождаемая гримасами и шипением, выявила, что сломано, скорее всего, только одно. Остальные, хоть и покрытые налившимися опухолями ушибов, кажется, были целы.

Снаружи залязгали засовы, застучали шаги. В караулку вошел Клеомед, за ним – Миарм, подобострастно оставшийся у дверей.

– Ну что же ты, шакаленок, творишь? – с ехидным надрывом произнес хилиарх, глядя на Леонтиска со смесью насмешки и презрения. – Чего ты добивался, кретин? Чтобы тебя убили? Думаешь, это сможет поссорить моего отца с твоим?

«Они не догадываются, что я собирался бежать!» – понял Леонтиск. Лучше ему от этого не стало, он ясно осознавал, что второго шанса попробовать вырваться отсюда ему не дадут. Отвечать он ничего не стал: не было охоты, да и губы, распухшие как два овоща, делали любое произнесение звуков занятием весьма болезненным.

– Да, неплохо тебя отделали, – не дождавшись ответа, продолжал Клеомед. – Прямо любо-дорого глядеть! Тебя, наверно, даже отец родной не узнает, если увидит. А видеть он тебя, кстати, совсем не желает. Мы ему, конечно, рассказали о твоей выходке. Представляешь, он ответил, что даже рад, если наши стражники немного повыбили из тебя пыль. И уверил нас, что не в обиде, что за свою дурость ты отвечаешь сам, и ежели у тебя появится желание повторить попытку, то чтобы мы не стеснялись, учили тебя, как следует. Каково, а?

Леонтиск упорно молчал.

– Так что, дурачок, ты давай, отлежись малость и можешь снова напасть на наших стражников. Только предупреди заранее, чтобы я мог подойти и принять участие в потехе. Очень уж хочется тоже тебе пару зубов выбить. Мы договорились, чучело? Молчишь? А лучше бы пообщался с приличным человеком – в следующий раз не скоро случай представится, ибо сидеть тебе здесь еще долго. Я, например, посоветовал бы тебя всю жизнь в клетке держать. Ты ж дикий, на людей бросаешься!

Миарм отреагировал одобрительным мычанием. После короткой паузы Клеомед продолжал:

– Есть и еще одна новость, дружок: когда все-таки отец надумает тебя отпустить, ты предстанешь перед трибуналом. Зачем ты того парня, стражника, так сильно ударил? Он ведь ни в чем не виноват, просто исполнял свой долг. Теперь он лежит, бедный, ни жив ни мертв. А у него, между прочим, жена, и детки, и братья-сестры. И они на тебя в суд подают, за то, что покалечил кормильца. Так что придется тебе за увечье пеню заплатить, и немалую.

«Я вам всем заплачу, нелюди, мало не покажется! – с ненавистью подумал Леонтиск, молча глядя на Клеомеда. – Вы мою пеню кровью получите. Кровью!» Он с удивлением ощутил, что мысль об убийстве, когда она относится к Демолаю и Клеомеду, не вызывает у него волнения или негативных эмоций. Он уничтожит их с легким сердцем, даже с облегчением, как давят таракана или забивают лопатой крысу. Эта месть – единственное, что у него осталось, и только она даст ему право считать, что жизнь прожита не зря.

Видимо, Клеомед прочитал отражение этих мыслей в глазах Леонтиска, потому что вдруг отшатнулся от решетки, дернул щекой. Несколько мгновений его взгляд растерянно метался, затем хилиарх видимым усилием взял себя в руки и выдавил:

– Ладно, всего тебе плохого, петушок! Не забывай время от времени радовать нас своими дурацкими и жалкими выходками!

С этим Клеомед повернулся и пошел к двери.

– Никого к нему не пускать! – произнес он с нажимом на первое слово материализовавшемуся за широкой спиной Миарма Алкимаху. Тощий с готовностью закивал головой.

– Есть, командир!

– Ты меня хорошо понял? – не было не малейшего сомнения, что речь идет об Эльпинике. Собственно, никто, кроме нее, к Леонтиску и не ходил.

– Да, командир! Будет исполнено!

Конечно, она пришла. На следующий день, как обычно, в полдень, когда Полита принесла обед стражникам и арестанту.

Алкимах решительно загородил Эльпинике дорогу.

– Прости, госпожа, пускать не велено!

Тонкие брови сначала удивленно взметнулись вверх, затем грозно сошлись к переносице.

– Кем не велено?

При звуке этого голоса сердце в груди Леонтиска забилось учащенно.

– Братом твоим, господином Клеомедом.

– И по какой такой причине?

– Ты что, не знаешь, госпожа? – почти обиделся Алкимах. – Не слышала, какой разгром вчера устроил этот ваш заключенный? Клянусь Фебом, это невозможно!

– И тем не менее я хочу войти. Ты что, холоп, забыл наш уговор? Все остается в силе. Статер – тебе, Полита – твоему напарнику, все как обычно.

– Невозможно, госпожа! – с придыханием произнес тощий. Леонтиск увидел, что Миарм нервно облизал губы.

– Никак нельзя, – продолжал Алкимах, – мы ведь и сами бы рады, клянусь луком Феба, но приказ есть приказ. Понимаете ведь – нарушим, так не сносить нам головы.

Эльпиника отступать не собиралась.

– Хорошо, впусти меня в последний раз, и больше я не приду. Пять статеров!

– Не могу, госпожа!

– Десять! Всего на половину часа.

– Нет, невозможно! – простонал, закатывая глаза, тощий. От перспективы упустить такие деньги у него явственно подкашивались колени и отваливалась челюсть. Миарм тоже чуть не скулил, неотрывно глядя на Политу, скромно опустившую глаза и в то же время призывно поигрывавшую грудями.