Западноевропейская поэзия XХ века. Антология - Коллектив авторов - Страница 26

26

ВОЛЫНКА

Перевод А. Сергеева

Ни к чему нам карусели, ослики и ряженые, Лучше дайте нам «роллс-ройс» и ход к замочной скважине. У них трико из крепдешина, туфли из кожи питона, На полу тигровая шкура, на стене голова бизона. Джон Макдональд мертвеца запихнул под стол ногою, А когда тот стал оживать, добил его кочергою, Продал глаза его как сувениры, кровь разлил в бутыли И выдал за виски, а кости себе оставил на гантели. Ни к чему Гурджиев-йога, ни к чему Блаватская, Лучше дайте юбку в таксо и растущую акцию. Энн Макдугал пошла доить и по дороге увязла, Прочухалась под граммофонные звуки старого венского вальса. Ни к чему девичья гордость и бесплатные школы, Лучше дайте шины «Данлого» и — черт латай проколы! Лорд О’Фелпс орал на праздник, что он трезвей всех в мире, А как начал считать свои ноги, насчитал четыре. Миссис Кармайкл после родов объявила банкротство: «Хватит шестерых, устала от перепроизводства». Ни к чему политиканство, ни к чему газеты, Лучше дайте маме пособье, а детишкам конфеты. Вилли Меррей о банкноту порезался до крови И замотал пораненный палец шкурой эйршпрской коровы. Братец его преуспел в путину; что касается братца, Так он улов свой выбросил в море, а сам пошел побираться. Ни к чему «Селедка-Юнион», ни к чему Писание, Лучше дайте пачку окурков, а то у нас руки не заняты. Ни к чему нам стадионы, кино и прочие фокусы, Ни к чему нам койки в деревне и глянцевитые фикусы. Ни к чему обещанья партий, предвыборные песенки, Лучше просиживать дома штаны и вешать шляпу на пенсию. Все ни к чему, моя малышка, все ни к чему, мой светик, Каждый день набиваешь мозоли, а деньги уносит ветер. Барометр падает час от часу, падает год от году, Поди разбей, проклятый барометр — не исправишь погоду.

ВОСКРЕСНОЕ УТРО

Перевод П. Грушко

Вдруг с городского шоссе наплывает стайка нестройных нот, Звуки, вильнув хвостами, как рыбки, уплывают за поворот, И сердце твое забьется и скажет: «За руль!» Мелькают столбы, И стелется воскресное утро ярмаркою судьбы. Сочти этот день самоцелью и это Теперь назубок разучи, В музыку облачись и до Хиндхема, словно пуля, домчи, Режь виражи, отрывая колеса и обгоняя ветра, Пока не поймаешь за краешек платья запыхавшееся Вчера, Пока не вылущишь из Недели этот день, этот свет, Похожий на небольшую вечность, на закованный в рифмы сонет. Но что там стонет? Церковь отверзла восемь колоколов: Устами смерти они неустанно тебе говорят без слов О том, что ни музыка, ни движенье тебе уйти не дают От будней, которые мало-помалу убивают тебя — и убьют.

УИСТЕН ХЬЮ ОДЕН

Уистен Хью Оден(1907–1973). — Родился в Йорке, учился в Оксфорде; входил в группу поэтов «оксфордской школы». Во время гражданской войны в Испании Оден служил в санитарном батальоне республиканских войск. Первые стихи Одена были опубликованы в 30-е годы, именно тогда были созданы его лучшие, остросоциальные произведения (сб. «Стихи», 1930, «Ораторы», 1932, и поэма «Испания», 1937, переведенная на русский язык в 1938 г. М. Зенкевичем). В 1938 г. поэт переехал в США и в 1948 г. получил американское гражданство; в 1972 г. вернулся в Англию. В последних поэтических книгах Одена («О доме», 1965, «Город без стен», 1969, и «Послание крестнику и другие стихотворения», 1969) настойчиво звучит тема больного человека и больного мира, тема человеческого одиночества в «асфальтовой пустыне». Не приемля современного мира, поэт страдает от горького сознания невозможности что-либо в нем изменить.

ХВАЛА ИЗВЕСТНЯКУ

Перевод А. Сергеева

Переменчивых нас постоянная ностальгия Возвращает к известняку, ибо этот камень Растворяется в море. Вот они, круглые склоны С надземным запахом тмина, с подземной системой Пещер и потоков; прислушайся, как повсюду Кудахчут ручьи — и каждый свое озерко Наполняет для рыб и свой овраг прорезает На радость ящеркам и мотылькам; вглядись В страну небольших расстояний и четких примет: Ведь это же Мать-Земля — да и где еще может Ее непослушный сын под солнцем на камне Разлечься и знать, что его за грехи не разлюбят, Ибо в этих грехах — половина его обаянья? От крошащейся кромки до церковки на вершине, От стоячей лужи до шумного водопада, От голой поляны до чинного виноградника — Один простодушный шаг, он по силам ребенку, Который ласкается, кается или буянит, Чтоб обратить на себя внимание старших. Теперь взгляни на парней — как по двое, по трое Они направляются в горы, порой рука об руку, Но никогда, слава богу, не по-солдатски в ногу; Как в полдень в тени на площади яростно спорят, Хотя ничего неожиданного друг другу Не могут сказать — как не могут себе представить Божество, чей гнев упирается в принцип И не смягчается ловкою поговоркой Или доброй балладой: они привыкли считать, Что камень податлив, и не шарахались в страхе Перед вулканом, чью злобу не укротишь; Счастливые уроженцы долин, где до цели Легко дотянуться или дойти пешком, Никогда они не видали бескрайней пустыни Сквозь сетку самума и никогда не встречали Ядовитых растений и насекомых в джунглях — Да и что у нас может быть общего с этой жутью! Другое дело сбившийся с толку парень, Который сбывает фальшивые бриллианты, Стал сутенером или пропил прекрасный тенор — Такое может случиться с каждым из нас, Кроме самых лучших и худших…             Не от того ли Лучших и худших влечет неумеренный климат, Где красота не лежит на поверхности, свет сокровенней, А смысл жизни серьезней, чем пьяный пикник. «Придите! — кричит гранит. — Как уклончив ваш юмор, Как редок ваш поцелуй и как непременна гибель!» (Кандидаты в святые тихонько уходят.) «Придите! — Мурлыкают глина и галька. — На наших равнинах Простор для армий, а реки ждут обузданья, И рабы возведут вам величественные гробницы; Податливо человечество, как податлива почва, И планета и люди нуждаются в переустройстве». (Кандидаты в Цезари громко хлопают дверью.) Но самых отчаянных увлекал за собою Древний холодный свободный зов океана: «Я — одиночество, и ничего не требую И ничего не сулю вам, кроме свободы; Нет любви, есть только вражда и грусть». Голоса говорили правду, мой милый, правду; Этот край только кажется нашим прекрасным домом, И покой его — не затишье Истории в точке, Где все разрешилось однажды и навсегда. Он — глухая провинция, связанная тоннелем С большим деловитым миром и робко прелестная — И это всё? Не совсем: каков бы он ни был, Он соблюдает свой долг перед внешним миром, Под сомнение ставя права Великих Столиц И личную славу. Поэт, хвалимый за честность, Ибо привык называть солнце солнцем, А ум свой Загадкой, здесь в своей тарелке: Массивные статуи не принимают его Антимифологпческий миф; озорные мальчишки Под черепичными переходами замка Осаждают ученого сотней житейских вопросов И соображений и этим корят за пристрастье К отвлеченным аспектам Природы; я тоже слыхал Такие упреки — за что и сколько, ты знаешь. Не терять ни минуты, не отставать от ближних, И ни в коем случае не походить на животных, Которые лишь повторяют себя, ни на камень И воду, о которых заранее все известно — Вот суть Англиканской Обедни; она утешает Музыкой (музыку можно слушать где хочешь), Но нет в ней пищи для зренья и обонянья. Если мы видим в смерти конечную данность, Значит, мы молимся так, как надо; но если Грехи отпустятся и мертвецы восстанут, То преображение праха в живую радость Невинных атлетов и многоруких фонтанов Заставляет подумать подальше: блаженным будет Безразлично, с какой колокольни на них посмотрят, Ибо им утаивать нечего. Мой дорогой, Не мне рассуждать, кто прав и что будет потом. Но когда я пытаюсь представить любовь без изъяна Или жизнь после смерти, я слышу одно струенье Подземных потоков и вижу один известняк.