Западноевропейская поэзия XХ века. Антология - Коллектив авторов - Страница 57

57

ШОССЕ, ШОССЕ, ШОССЕ

Перевод А. Ларина

Затравленные закаты Катящихся в пропасть лет! Шоссе, шоссе, шоссе. Шлагбаумы бегства. Шинный след на полях, В багровое небо Глядящих глазами Подыхающих лошадей. Ночи. Харкотина в легких, Беглецов неживое дыханье, Выстрелы Прямо закату в висок. Из поломанных ворот Ветер беззвучно пеплом швырял, Зарево Темноту угрюмо жевало. Мертвецы, Распластанные на рельсах, Сдавленный крик, Будто удар по ногтю. Черный, Гудящий бинт копошащихся мух Врачевал им раны — Пока под полуденным солнцем Гулкою поступью двигалась смерть.

ОКТЯБРЬ

Перевод А. Ларина

Октябрь, и тяжек мед последней груши, Дозревшей до броска к земле, И лижет мух в паучьем плюше Последний свет в белесой мгле — Он зелень клена медленно сосет, И перепончатые листья, Варясь в лучах клубящихся высот, Становятся мертвей и мглистей. Все умирает в приторном вине, В пурпурной георгинной мари, Пока не вздрогнет ласточка во сне, Поняв, что свет опять в ударе, Пока не слущат сытые полевки Орех последний на обед И бурой россыпью, в обновке, Из тьмы не вынырнут на свет. Октябрь, и раздобревшую корзину В набухший подпол волокут, И сад, трудолюбиво гнущий спину, В лохмотья ветхие обут. И свет в белесом паутинном плюше Разлегся в неге и тепле, Чтобы помочь последней груше Осенний смак отдать земле.

ПАМЯТИ ПОЛЯ ЭЛЮАРА

Перевод Г. Ратгауза

Свобода, моя звезда, Не внесенная в звездные списки, Еще над рыданьями мира Незримая, Ты мчишься уже Над рубежами времен, Я знаю, что ты — в дороге, Моя звезда.

АЛЬБРЕХТ ГАУСГОФЕР

Перевод В. Левика

Альбрехт Гаусгофер(1903–1945). — Не был профессиональным литератором. Ради антифашистской деятельности отказался от блестящей карьеры одного из ведущих геополитиков «третьего рейха». Был схвачен гестапо и позже расстрелян в тюрьме Моабит по подозрению в причастности к неудачному покушению на Гитлера 20 июля 1944 г. Стихи из чудом сохранившейся тетради «Моабитских сонетов» написаны в ожидании казни.

«Когда почуял деспот Ши Хуан-ди…»

Когда почуял деспот Ши Хуан-ди, Что ополчиться на него готово Духовное наследие былого, Он приказал смести его с пути. Все книги он велел собрать и сжечь, А мудрецов — убить. На страх народу Двенадцать лет, властителю в угоду, Вершили суд в стране огонь и меч. Но деспоту настало время пасть. А те, кто выжили, учиться стали, И мыслили, и книги вновь писали. И новая пришла на смену власть. Китай расцвел. И никакая сила Ни мудрецам, ни книгам не грозила.

СТОРОЖА

Блюстители, приставленные к нам, Ребята превосходные — крестьяне. Их вырвали из сельской глухомани, Чтоб кинуть в дикий городской бедлам. Для них связать два слова — тяжкий труд. И лишь порой прочтешь в немом их взоре Вопрос о тяжком всенародном горе, Которое в сердцах они несут. Они с востока, с берегов Дуная, Где все успела разорить война. Мертвы их семьи, выжжена страна. И ждут они — придет ли жизнь иная? Их узниками сделали, как нас. Прозреют ли они? Пробьет ли час?

ВОРОБЬИ

Порой моя тюремная решетка Приманивает с воли двух гостей: То уличный задира воробей И с ним его пернатая красотка. У них любовь: то споры, то смешки, То клювом в клюв — и как начнут шептаться! Соперник и не пробуй подобраться, Конфликт решится битвой, по-мужски. Как странно здесь, в цепях, в тюремной щели, Глядеть на них, свободных! Но за мной Следит глазок блестящий и живой — Чирикнули, вспорхнули, улетели. И вновь один я, вновь гляжу в окно… Зачем мне птицей быть не суждено!

КРЫСИНЫЙ ПОХОД

Лавиной крысы движутся к реке, Несчастную страну опустошая. Вожак свистит — и, точно заводная, Вся стая дергается при свистке. Уничтожают житницы и склады, Кто шаг замедлит — стиснут, понесут. Упрется — закусают, загрызут. Идут к реке — и нивам нет пощады. По слухам, кровью плещет та река. Все яростней призывы вожака, Все ближе цель — вот запируют вскоре! Истошный визг, пронзительный свисток, Лавина низвергается в поток, — И мертвых крыс поток выносит в море.