Западноевропейская поэзия XХ века. Антология - Коллектив авторов - Страница 71

71

ЛИК СУДЬБЫ

Перевод Л. Лихачевой

Лик судьбы, склоненный над колыбелью ребенка, ветер, и звезд круги, и февральская темная ночь, мудрые старицы-повитухи, ступеньки скрипучие, и сухие, голые плети виноградной лозы во дворе. Над колыбелью ребенка — лик судьбы в черном, повязанном низко платке. Улыбка неизъяснимая, опущенные ресницы, грудь,           белая, как молоко. Открывается дверь, и исхлестанный морем рыбак, войдя, утомленно бросает на сундук вымокшую фуражку. Эти лица и эти картины были с тобой, когда свою сеть ты плел на морском берегу или когда уходил от встречного ветра, глядя в провалы черные волн; на всех морях, всех заливах были они с тобой — тяготы жизни твоей и счастье твое. А дальше я не могу читать — тебя связали цепями, подгоняют штыком, в лесу, среди ночи оторвали от женщины, корда она, счастливая, смотрела тебе в глаза, не в силах вымолвить слова, лишили тебя света, и моря, и хлеба. Как могли мы упасть, товарищ, в эту смрадную яму страха? Разве такая судьба у тебя, и мне разве это писано на роду? Кто это смеет командовать и убивать за нашей спиной? Не спрашивай. На току кружатся, кружатся три красные лошади с завязанными глазами, топчут и топчут они человечьи кости. Не спрашивай. Время придет — эта кровь, эта кровь поднимется, как Георгий, всадник святой, и копьем пригвоздит к земле кровавого змея. Октябрь 1941 г.

КОШКИ СВ. НИКОЛАЯ

Перевод С. Ильинской

Почему же радость отдается

Песнею безлирною эриний [91]?

Почему в слезах душа моя?

Безнадежная тоска

Страх и боль родит в груди.

Эсхил. Агамемнон [92] «А вот и Каво Гата [93], — молвил капитан и показал на низкий голый берег, едва видневшийся за пеленой тумана. — Сегодня рождество. Вон там, вдали, в порывах веста из морской волны явилась Афродита. Камнем Грека зовется это место. Лево руля!» Мне помнится, глазами Саломеи смотрела кошка, год спустя ее не стало, а Рамазан, как он смотрел на смерть в снегах Востока, день за днем под леденящим солнцем, малютка-бог, хранитель очага. Не медли, путник… «Лево руля», — ответил рулевой. …сейчас, быть может, друг мой один и взаперти, среди картин, за рамами напрасно ищет окна. Ударил корабельный колокол, как будто упала гулко древняя монета давно исчезнувшего государства, будя воспоминанья и преданья. «Как странно, — оборвал молчанье капитан, — но этот колокол сегодня, в рождество, напомнил мне о колоколе монастырском. Историю о нем мне рассказал монах, чудак, мечтатель и немножко не в себе. Так вот, когда-то страшное несчастье постигло этот край. За сорок с лишним лет — ни одного дождя, и остров разорился, и гибли люди, и рождались змеи. Мильоны змей покрыли этот мыс, большие, толще человеческой ноги, и ядовитые. И бедные монахи монастыря святого Николая ни в поле не осмеливались выйти, ни к пастбищам стада свои погнать. От верной гибели спасли их кошки, взращенные и вскормленные ими. Лишь колокол ударит на заре, как кошки выходили за ворота монастыря и устремлялись в бой. Весь день они сражались и на отдых недолгий возвращались лишь тогда, когда к вечерне колокол сзывал, а ночью снова начиналась битва. Рассказывают, это было чудо: калеки — кто без носа, кто без уха, хромые, одноглазые, худые, шерсть клочьями, и все же неустанно по зову колокола шли они сражаться. Так пролетали месяцы и годы. С упорством диким, несмотря на раны, в конце концов они убили змей, однако вскоре умерли и сами, не выдержав смертельной дозы яда. Исчезли, как корабль в морской пучине, бесследно… Так держать!          …Могло ли быть иначе, коль день и ночь им приходилось пить пропитанную ядом кровь врага. Из поколенья в поколенье яд…» «…держать!» — откликнулся, как эхо, рулевой.

«ПО ШИПАМ КОЛЮЧЕГО ДРОКА…» [94]

(Государство, 616)

Перевод С. Ильинской

Был восхитителен Суний [95]в этот день благовещенья с новым приходом весны. Редкая зелень вокруг заржавевших камней, красное тело земли и колючий кустарник: дрок — цветки желтоватые и большие шипы наготове. Поодаль — колонны, звучащие струны арфы… Покой. Так что же напомнило мне о том Ардиее? Пожалуй, словечко одно из Платона, застрявшее в складках памяти, желтый кустарник — с тех самых далеких времен название не изменилось. Вечером я отыскал это место: «Связали его по рукам и ногам, — говорит Платон, — наземь его повалили и кожу содрали, и поволокли по земле, по шипам колючего дрока, и после бросили в Тартар его, как тряпку». Так на том свете платил за свои злодеяния Ардией из Памфилии, жалкий тиран.