Совсем другие истории - Гордимер Надин - Страница 34

Шимшон Шейнбаум разомкнул губы и замурлыкал старую русскую песню, давно просившуюся из груди на волю. Первая группа парашютистов отделилась от самолета. Маленькие черные точки рассеялись в воздухе, словно горсть зерна, брошенного крестьянином со старой колхозной картинки.

Рая Гринспан высунулась в окно кухни и замахала суповым черпаком, словно делая строгий выговор кустам. Ее лицо раскраснелось. Простое платье промокло от пота и прилипло к сильным, покрытым черным волосом ногам. Тяжело дыша и запустив в растрепанную шевелюру пальцы свободной руки, она обернулась к остальным женщинам, работавшим на кухне, и закричала:

— Скорее! Давайте сюда! Там Гиди! Гиди в небе!

А потом она замолчала.

Когда первая партия парашютистов легко, словно пригоршня пуха, разлетелась в стороны, второй самолет был уже наготове и сбросил группу Гидеона. Ребята стояли, тесно прижатые друг к другу, в полумраке перед люком. Грудь к спине, спрессованные в единую напряженную, истекающую потом массу. Когда подошла очередь Гидеона, он стиснул зубы, подобрался и выскользнул наружу в горячее сияние дня, словно младенец из материнского лона. Долгий ликующий крик радости вырвался из его горла. Навстречу ему неслось его детство; он видел крыши и верхушки деревьев и улыбался безумной улыбкой, узнавая и приветствуя их. Он падал туда, к виноградникам и асфальтовым дорожкам, сараям и блестящим на солнце печным трубам, и радость пела у него в сердце. Никогда за всю свою недолгую жизнь он не знал такой пьянящей, всепоглощающей до звона в ушах любви. Все мышцы его тела напряглись, нервная дрожь поднялась откуда-то из желудка и пробежала по спине до самого затылка. Он закричал от любви, словно безумец; из-под ногтей, впившихся в ладони, едва не брызгала кровь. Потом натянувшиеся стропы подхватили его под мышки, а талию стиснуло, словно в тесном объятии. На мгновение ему показалось, что невидимая рука тащит его назад в небо. Блаженное ощущение полета сменилось медленным нежным покачиванием, словно он лежал в колыбели или катался на теплых волнах. Внезапно его охватила паника. Как они смогут отличить меня? Как они умудрятся узнать своего единственного сына в целой клумбе одинаковых белых парашютов? Как их любящие глаза смогут отыскать меня, именно меня? Мама и отец, и девчонки, и детишки из кибуца. Мне нельзя затеряться в толпе. Это же я, и они меня любят.

В этот миг у него в голове промелькнула мысль. Он закинул руку за плечо и потянул за стропу запасного парашюта, придуманного специально на случай опасности. Когда над головой раскрылся второй купол, сила тяжести потеряла над ним власть, и полет замедлился. Казалось, он один плывет в пустоте, словно чайка или одинокое облако. Последние из еготоварищей уже приземлились и теперь сворачивали парашюты. Гидеон продолжал парить в воздухе, словно заколдованный, а над ним колыхались два огромных крыла. Счастливый и пьяный, он пил восторг сотен устремленных на него глаз. Прикованных к нему одному. К его великому и славному одиночеству.

Словно чтобы придать зрелищу еще большее великолепие, сильный порыв прохладного ветра пришел с запада, взбаламутив горячий воздух, взметнув волосы зрителей и снося последних парашютистов к югу.

Далеко оттуда в большом городе огромная толпа, собравшаяся посмотреть военный парад, вздохом облегчения встретила дуновение морского бриза. Может быть, он означал конец жары. Прохладный соленый ветер ласкал раскаленные улицы. Он освежал, игриво свистел в верхушках деревьев, сгибал стройные иглы кипарисов, ерошил шевелюры пиний, вздымал облака пыли и мешал зрителям наслаждаться парашютным шоу. Гидеон, словно огромная одинокая птица, парил в воздухе, и его медленно сносило к шоссе.

Испуганный крик, вырвавшийся одновременно из сотен глоток, так и не достиг его слуха. Охваченный экстазом, он пел, не замечая, что летит прямиком на линию электропередачи. Зрители в немом ужасе глядели на подвешенного в пустоте солдата и с неуклонной прямотой пересекавшие долину с востока на запад электрические провода. Пять параллельных кабелей, провисших между опорами под собственной тяжестью, негромко гудели на ветру.

Оба парашюта Гидеона запутались в верхнем проводе. Мгновение спустя ноги коснулись нижнего. Тело откинулось и прогнулось назад. Стропы держали его за плечи и талию, не давая упасть на мягкую пашню. Если бы не толстенные подошвы армейских ботинок, парня прошило бы током в момент приземления. Теперь, протестуя против свалившейся на него ноши, провод медленно перерезал их. Крошечные искорки вспыхивали и гасли у Гидеона под ногами. Обеими руками он вцепился в крепления строп. Его глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит, а рот был распялен в немом крике. Коротенький офицер, обливаясь потом, выбрался из окаменевшей толпы и заорал:

— Только не прикасайся к проводам, Гиди! Выпрямись и старайся не шевелиться.

Вся эта плотная, скованная ужасом масса народа стала медленно сползать к востоку. Раздались первые крики. Послышался чей-то стон. Металлический голос Шейнбаума приказал всем сохранять спокойствие. Он кинулся к месту событий, утопая в мягкой земле, достиг линии электропередачи, растолкал офицеров и зевак и закричал сыну:

— Скорее, Гидеон, отпускай стропы и прыгай. Земля туг мягкая, ты будешь в полной безопасности. Прыгай!

— Яне могу.

— Не спорь. Делай, что тебе говорят. Прыгай.

— Я не могу, папа, я не могу отсюда спрыгнуть.

— Никаких «я не могу». Отпускай стропы и прыгай, пока тебя не убило током.

— Я не могу, стропы перепутались. Скажи им, чтобы выключили ток, папа, у меня уже ботинки горят.

Солдаты пытались оттеснить толпу, расчищая пространство под проводами и заставляя умолкнуть доброхотов, всегда готовых подать дельный совет. «Без паники, пожалуйста, без паники», — словно в трансе повторяли они.

Дети носились под ногами, только прибавляя суматохи. Выговоры и замечания не имели никакого эффекта. Два рассвирепевших парашютиста умудрились поймать Заки, который маниакально карабкался на ближайшую опору, свистя, фыркая и строя рожи, чтобы привлечь всеобщее внимание.

Неожиданно коротенький офицер пришел в себя:

— Твой нож! У тебя на поясе нож. Достань его и перережь стропы!

Но Гидеон не то не слышал, не то не хотел слышать его. Он начал громко всхлипывать.

— Сними меня отсюда, папа, меня убьет током, скажи им, чтобы меня отсюда сняли, я не могу слезть сам.

— Прекрати распускать сопли, — отрезал его отец. — Тебе сказали достать нож и перерезать стропы. Делай, как тебе говорят. И сейчас же прекрати реветь.

Парень послушался. Он все еще продолжал хлюпать носом, но потянулся за ножом, достал его и одну за другой перерезал все стропы. Царила полная тишина, нарушаемая только редкими всхлипываниями Гидеона. Наконец, осталась лишь одна стропа, которую он не решался перерезать.

— Режь ее, — кричали дети. — Режь и прыгай. Покажи, на что ты способен.

— Чего ты там ждешь? — орал Шимшон.

— Я не могу. — Гидеон снова заплакал.

— Еще как можешь, — убеждал его отец.

— Ток, — рыдая, умолял Гидеон, — я чувствую ток. Снимите меня скорее.

Глаза его отца налились кровью, и он взревел:

— Трус! Мне стыдно за тебя!

— Но я не могу, я себе шею сломаю, тут слишком высоко!

— Ты можешь, ты должен прыгнуть. Ты дурак, вот ты кто такой, дурак и трус!

Эскадрилья реактивных самолетов прошла в направлении города, чтобы принять участие в воздушном шоу. Они летели строем, с грохотом направляясь на запад, целеустремленно, словно стая диких собак. Когда они скрылись за горизонтом, тишина стала, казалось, еще плотнее. Даже парень в воздухе перестал плакать и уронил нож. Лезвие воткнулось в землю в сантиметре от ноги Шимшона Шейнбаума.

— Зачем ты это сделал? — заорал коротенький офицер.

— Я не хотел, — снова захныкал Гидеон. — Он выскользнул у меня из руки.

Шимшон Шейнбаум наклонился, подобрал камешек и яростно метнул его в спину своему отпрыску.