Расписной (Адрес командировки - тюрьма) - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 12

– Ты хочешь сказать – не таких толстых, – пробурчал Коллинз. Из-за высокого давления он пил только яблочный сок.

– Большаков тоже толстый, но мой шеф к нему расположился с первого взгляда.

Толстяк, о котором зашла речь, был советским послом, а своим шефом Генри Коллинз называл президента США. Это было приглашение к разговору, ради которого они и собрались.

Майкл попробовал свой коктейль и удовлетворенно кивнул.

– Он расположился к новой Политике Москвы и лично к Грибачеву. Тот действительно внушает симпатию.

Спайс добавил себе еще джина.

– После тех, кто был раньше, у него действительно человеческое лицо, – задумчиво сказал он. – Но этого еще недостаточно, чтобы бросаться друг другу в объятия. Во всяком случае, отмена эмбарго на торговлю с русскими явно преждевременна.

– Это все понимают. Тем не менее мы готовимся к встрече на высшем уровне, – сказал Коллинз. – А если она произойдет, потепление отношений неизбежно.

Казалось, что Дилона эти разговоры не интересуют. Он сосредоточенно солил и перчил томатный сок, потом по стенке стакана стал вливать в него водку. Сокольски заинтересованно следил за этим процессом. Разговор заглох.

– Это правда, что русские добавляют сюда сырое яйцо? – спросил Дилон, подняв стакан к глазам и рассматривая, как граница между водкой и соком приобретает все более четкие очертания.

Сокольски кивнул:

– Не все яйцо – только желток. Но далеко не всегда. Я бы даже сказал – крайне редко. В основном обходятся без него.

– Тогда можно считать, что я все сделал правильно, – чуть заметно улыбнулся Дилон. – Терпеть не могу сырых яиц!

Он залпом выпил «Кровавую Мэри» и промокнул губы салфеткой.

– И если завтра я скажу, что обожаю сырые яйца, – мне никто не поверит. Так не бывает. И не бывает, чтобы страна, которая десятилетиями считалась империей зла, в один момент превратилась в оазис добра, справедливости и соблюдения прав человека. Поэтому и конгресс, и президент, и общественность должны знать, как на самом деле обстоят там дела. А самый компетентный и заслуживающий доверия свидетель – наш друг Майкл!

Перегнувшись через стол, Дилон похлопал Сокольски по плечу.

– Это не какой-то журналистишка или экзальтированный турист! Майкл полтора десятка лет работал атташе в нашем посольстве, он специалист по национально-освободительным движениям, хорошо знает диссидентов, а сейчас формирует нашу политику по отношению к России в Госдепе! Его правдивая книга, которую с удовольствием выпустит мое издательство, откроет многим глаза на истинное положение дел…

– Я берусь положить эту книгу на стол шефу и подарить ее наиболее влиятельным политикам, вхожим в Белый дом, – сказал Коллинз.

– А я прорекламирую ее на Капитолийском холме, – подхватил идею Спайс.

– Отлично! – кивнул Дилон и облизнулся, будто все еще смаковал вкус коктейля. – Телевизионные передачи, несколько пресс-конференций, статья-другая во влиятельных газетах… Наглядная правда способна перевесить доброе выражение лица Грибачева!

– Мой шеф очень внимателен к общественному мнению, – вставил Коллинз.

– Самое главное – безупречные факты. Один пример с борцами за немецкую автономию чего стоит! Правда, Майкл?

Сокольски, чуть помешкав, кивнул.

– Ваш близкий знакомый, можно сказать, друг, как там его?..

– Фогель. Иоганн Фогель.

– Он добивался восстановления немецкой области, а оказался за решеткой! На пятнадцать лет. У них меньше дают за убийство! Не правда ли, Майкл?

– Правда.

Сокольски утратил первоначальный энтузиазм, и это бросилось всем в глаза.

– Не будьте столь чувствительны, Майкл! – успокоил его Спайс. – Вы ведь не виноваты в таком печальном исходе!

В воздухе повеяло ароматом поджариваемого на углях мяса.

– Пойду погляжу, как там Джим справляется с делом. – Сокольски поднялся из-за стола. – Без контроля он может пересушить стейки.

Завтрак начинался как всегда: баландер по счету ставил на откинутый подоконник «кормушки» миски с разваренными макаронами, дежурный шнырь принимал их и передавал в подставленные руки сокамерников, повторяя счет:

– …пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… Не лезь, перекинешь! Семнадцать… Тьфу… Восемнадцать, девятнадцать…

Внезапно звяканье алюминия и счет прервались, в жадно распахнутый рот камеры просунулась голова в несвежем белом колпаке с многозначительно вытаращенными глазами.

– Сейчас для смотрящего! – Голова тут же исчезла.

Смотрящий никогда не ест общую жратву, но никто не стал переспрашивать и задавать вопросов, просто следующую миску шнырь немедленно отнес на первый стол.

За ним теперь сидели всего пять человек: Калик, Катала, Зубач, Морда и Расписной. Они держались настороженно и почти не разговаривали друг с другом. Когда перед Каликом поставили миску с макаронами, он сразу же отлепил от донышка клочок бумаги и осмотрелся. По правилам, полученную малевку смотрящий не должен читать один. Чтобы не мог утаить сведения про самого себя. Сейчас в записке речь, скорей всего, шла о Расписном, но соблюдать формальности все равно было необходимо.

– Катала, Зубач, Морда, идите сюда!

Сердце у Волка заколотилось, несмотря на жару, по спине прошел холодок.

На глазах у свидетелей Калик развернул записку и принялся читать:

– «Про Расписного слыхали, в „белом лебеде“ был в авторитете. Лично никто не знает. Надо присмотреться, проверить, спросить по другим домам…»

Калик закашлялся.

– Это не все, там еще есть, – сказал Морда и потянулся к смятой мокрой бумажке.

Смотрящий презрительно скривился и отвел руку:

– Не гони волну! Ты что, самый грамотный тут? Я и без тебя все вижу!

Прокашлявшись, он как ни в чем не бывало продолжил чтение:

– «Калику надо идти на Владимир, Пинтос ждет. Краевой».

Волк расслабился и перевел дух. Смотрящий, наоборот, – заметно помрачнел.

– Ну, в хате ты прибрался… Только почему у тебя народ дохнет пачками?

Подполковник осмотрел все углы камеры, прошелся вдоль строя арестантов, придирчиво осматривая каждого, и остановился перед Каликом.

– Первый жмурик действительно от сердца загнулся. А Теребилов?

– С третьей шконки слетел… – проговорил Калик. И неохотно добавил: – Гражданин начальник…

– Ты кому фуфло гонишь! – Дуболом подался вперед, впившись пронзительным взглядом в жестокие глаза вора. – Как авторитет на третьей шконке оказался?! Хера ему там делать?!

Сегодня начальника сопровождали трое, но все трое отвлеклись: прапорщики шмонали койки, капитан наблюдал за ними. Подполковника никто не страховал, он стоял вполоборота, спиной к двери. Из строя вышел Хорек и, держа руку сзади, на цыпочках стал подкрадываться к Дуболому.

– Так это только у вас погоны навсегда даются. А у нас он сегодня авторитет, а завтра упорол косяк – и полез на третью шконку…

Калик скосил глаза. Хорек улыбнулся ему и бросился вперед. Остро заточенный черенок ложки нацелился подполковнику под лопатку. Интуитивно почуяв опасность, он стал поворачиваться, но избежать удара уже не успевал. И тут Калик шагнул вперед, сделал быстрое движение, будто ловил муху. Тусклый металл пробил ладонь, брызнула кровь, судорожно сжавшиеся пальцы обхватили кулак Хорька. От неожиданности тот выпустил свое оружие и бессмысленнр уставился на смотрящего. Здоровой рукой Калик ударил его в переносицу. Хорек упал на колени, зажимая разбитый нос. В следующую секунду на него обрушились могучие кулаки Дуболома.

– Ах ты, сука! На хозяина руку поднял! Да я тебя по стене размажу!

На помощь начальнику бросились прапорщики и капитан. Под градом ударов бельмондо корчился и стонал. Тяжелые сапоги с хрустом вминали грудную клетку, смачно влипали в бока, с треском били по рукам и ногам. Наконец Хорек замолчал и перестал шевелиться.

– Хватит с него! – тяжело дыша, сказал подполковник. – Он хоть и псих, но этот урок навсегда запомнит! Пошли!