Расписной (Адрес командировки - тюрьма) - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 13

Дверь с лязгом захлопнулась.

– Мудила! – морщась, сказал Калик, перевязывая ладонь настоящим стерильным бинтом. – У нас два жмурика подряд, а он взялся хозяина мочить! Всю хату под раскрутку подставить!

Шкет облил полумертвого Хорька водой. Неожиданно для всех тот открыл глаза.

– Как же так, Калик, ты же мне сам сказал Дуболома завалить, – простонал он, еле шевеля расплющенными губами. – Сам ведь сказал! А сам не дал… Как же так?!

– Я тебе разве так сказал делать? Надо выбрать момент и делать тихо, с умом… А ты всем людям хотел вилы поставить!

– Как же так, Калик… Ты же сам сказал!

Глаза Хорька закатились.

– Слышь, Калик, а чего ты руку-то подставил? – внезапно поинтересовался Морда. – Захотел перед Дуболомом выслужиться, оттолкнул бы Хорька – и все дела! Себе-то кровянку зачем пускать?

– Да он, сука, на этап идти не хочет! – раздался тонкий голос кота. – Видно, знает, что во Владимире ему правилка будет!

Кроме Расписного, никто этого не слышал. Но в следующую секунду Расписной слово в слово повторил эту же фразу.

– Что?! – вскинулся Калик. И было видно, что кот с Расписным попали в точку. – Да я тебя без соли схаваю! А ну, пацаны!

Никто не двинулся с места. Даже Зубач сделал вид, что ничего не слышит.

– Кто ему верит? – спросил Морда. – Я с Расписным и Хорьком согласен: Калик ссучился. А ты, Леший, что скажешь?

– Сам Хорька научил, а потом вломил хозяину. Конечно, сука!

– Голубь?

– Сука!

– Катала?

Брови-домики опали, хитрые глаза картежника полуприкрылись, и он надолго задумался. Но бесконечно думать нельзя, надо что-то говорить. И отвечать за свое слово, если оно пойдет вразрез с мнением большинства.

– Согласен.

– Зубач?

– И я согласен.

– Каштан?

– За такой косяк на жало сажают!

– Утконос?

– Люди все видали и слыхали. Сука он!

Ни одного голоса в защиту теперь уже бывшего смотрящего никто не подал. Калик менялся на глазах: каменные черты лица расслабились и поплыли, как воск свечи, от грозного вида ничего не осталось, он даже ростом меньше стал.

– Шкет?

– Продал он Хорька, что тут скажешь. Значит, сука!

– Савка?

– Сука и есть!

Все понимали, к чему идет дело. И Калик понимал. И Расписной наконец понял. Но его кровавая развязка не устраивала: еще один труп списать не удастся, начнется следствие – так можно затормозиться здесь до зимы.

– Что с ним делать будем? – спросил для проформы Морда.

– На нож!

– Задавить гада!

– В параше утопить!

– Я вот что думаю, бродяги, – степенно начал Расписной с теми рассудительными интонациями, которые так ценятся в арестантском мире. – Если мы с него спросим как с гада, это будет справедливо. Но неправильно…

– Как так?! – возмутился Леший.

– Да очень просто. Его Пинтос на правилку ждет во Владимире. Утром Краевой маляву пригнал. Так, Морда? Так, Катала?

– Так.

– Так.

Морда и Катала кивнули.

– Пинтос вор, законник, нам свое мнение против его решения выставлять негоже. Поэтому я предлагаю: мы гада сейчас загоним под шконку, и пусть идет к Пинтосу на разбор. А смотрящим надо выбрать Морду. Я так думаю.

– А чего, правильно! – с готовностью крикнул Катала.

– Точняк!

– Молоток, Расписной, дело говорит!

Решение приняли единогласно. Зубач, Голубь и Каштан сбили Калика с ног и пинками загнали под шконку. Всемогущий пахан в один миг превратился в презираемого всеми изгоя.

– Ну и все! – подвел итог Морда, занимая место смотрящего. – А во Владимире пусть с него Пинтос спросит, как хочет…

Но Калик не стал дожидаться встречи с Пинтосом. В ту же ночь он привязал скрученный в три слоя бинт к отведенной ему третьей шконке и удавился.

Пришедшего утром начальника эта смерть не очень удивила.

– А ведь верно он давеча сказал: сегодня авторитет, а завтра полез на третью шконку, – задумчиво проговорил Дуболом, рассматривая безвольно висящее тело. И, повернувшись к внушительной свите, которая теперь не отходила ни на шаг, добавил: – Сразу видно: клопы загрызли… Надо санобработку делать! Тогда у них дохнуть перестанут!

Два здоровенных прапорщика многозначительно переглянулись, третий зловеще усмехнулся.

– И запомните – у меня живут по моим порядкам! Или вообще не живут! – на прощанье бросил подполковник.

– Влетели! – сказал Катала, когда дверь захлопнулась. – Вот чума!

– Да, Калик нам и напослед подосрал, – мрачно кивнул Леший.

Настроение у всех было подавленное.

– Вы чего? – спросил Расписной. – Ну пусть делают санобработку, от клопов-то житья нет!

– Т-ю-ю… – Леший хотел присвистнуть, но вспомнил, что в камере этого делать нельзя, и, растерянно пожевав губами, перевел взгляд на нового смотрящего. Тот смотрел на Расписного со странным выражением.

– Я не врубаюсь… Ты что, пассажир с экватора? [52] Придут десять мордоворотов с палками и разделают всю хату в пух и перья! Ты откуда, в натуре?

В воздухе повисло напряжение. Невидимая стена вмиг отгородила его от всех остальных. Потапыч предупреждал, что все мелочи зэковской жизни за несколько месяцев изучить нельзя, проколы неизбежны, и тогда надежда только на собственную изворотливость и находчивость.

Волк рассмеялся:

– Выходит я косяк упорол [53] . У нас это по-другому называлось – «банный день». Один раз меня так по кумполу смазали, два дня имени не помнил…

– А я после обработки неделю пластом валялся…

– Мне руку сломали…

Опасное напряжение разрядилось, каждый вспоминал свой опыт «санобработок», и внимание переключилось с Расписного на очередного рассказчика. Только Зубач не отводил пристального, недоверчивого взгляда.

Однако Дуболом почему-то не выполнил своего обещания. «Санобработки» не последовало ни в этот день, ни в последующие. А в конце недели наконец сформировали этап на Владимир.

Семьдесят шестую камеру спас от тяжелых резиновых палок лейтенант Медведев. Он страховал Вольфа, выполняя роль ангела-хранителя, но делал это конспиративно, что существенно затрудняло дело.

– Сколько у вас заключенных с татуировками антисоветского характера? – занудливо выспрашивал он у подполковника Смирнова.

Начальник только кряхтел и задумчиво морщил лоб. Ничего хорошего активность комитетчика лично ему не сулила. Если неудачно попасть под очередную кампанию, можно лишиться должности и партийного билета, как будто не какой-то трижды судимый дебил Петя Задуйветер, а он, подполковник внутренней службы Смирнов, выколол у себя на лбу крамольные слова «Раб КПСС».

– Мы это дело пресекаем в корне, с кожей такую гадость срезаем! – не очень уверенно сказал Смирнов, отводя взгляд.

– А кто допускает антипартийные высказывания? Кто пишет жалобы в ООН? Кто рассказывает анекдоты про руководство страны?

– Нет таких, – уже решительнее ответил подполковник, усердно изображая зрелого и деловитого руководителя исправительной системы, которому совершенно напрасно вверенный контингент дал обидное прозвище Дуболом. – Если попадались, мы их в психушку оформляли…

– Вот-вот, – неодобрительно пробурчал Медведев. – А потом ихние «голоса» про все это на весь мир рассказывают…

Подполковник Смирнов терялся в догадках. Лейтенант из Конторы объявился с неделю назад и проявил большой интерес к обитателям следственного изолятора. Кто из какого города, кто где служил, работал. Он перелопатил картотеку, что-то выписывал, что-то помечал в небольшом блокноте. Порекомендовал перетасовать несколько камер, и эти рекомендации были тут же выполнены.

И Смирнов, и его заместители, и оперчасть находились в напряжении. Интерес к изолятору у органов появился явно неспроста. Может, действительно попали во вражескую передачу? Или это камуфляж, а на самом деле копают под сотрудников, а еще хуже – под руководство? Или готовят какую-то комбинацию с диссидентами? Или здесь что-то другое, недоступное не искушенному в государственных делах разуму начальника СИЗО?

52

Пассажир с экватора – простак, ничего не знающий о тюремной жизни

53

Упорол косяк – совершил ошибку, нарушение установленных правил