Воин сновидений - Кащеев Кирилл - Страница 51

– Дурак ты, учитель, – вдруг тихо и как-то равнодушно, будто не обидеть хотела, а совсем простую, всем известную вещь сказала, бросила Ганька. – Хоть и образованный… – выдернула запястье и побрела прочь, шаркая и сгорбившись, как старуха.

А Серега остался – смотрел, как приехавшие из города милиционеры забрали дядьку Моргуна, как вывезли имущество и угнали скотину, как вновь безучастную после яростной вспышки Моргуниху затолкали на телегу и дети прижались к ней. Телега тронулась, и Серега подумал: неужто Демьянку с сестрами так и повезут в северные области нашей необъятной Родины – в одних летних рубашонках? Кожухи-то у них отобрали…

Вернулся он уже затемно. В хату идти не хотелось – он остался на дворе, глядя через улицу в сторону опустевшей Демьянкиной хаты. Дом в конце крохотной улочки громоздился темной мрачной громадой. Темнота сгущалась, и брошенная хата точно растворялась – даже беленые стены таяли во мраке, сливаясь с ним. Густая туча закрыла проглянувшие звезды, сделав темень совсем непроглядной. Сереге показалось, что он слышит какой-то странный звук. Он напряженно вслушался, лишь через мгновение поняв, что насторожиться его заставил вовсе не звук, а тишина. Глухая, ненарушимая. Даже обычно брехливые деревенские псы не лаяли. Серега огляделся – их пса тоже не было видно. Невольно ежась от жуткой, непривычной тишины, Серега направился к будке, темным конусом видневшейся у плетня.

– Бровко, Бровко, ты где? – тихонько посвистел он.

Ничего. Ни лая, ни скулежа. Внутри будки ничего не было видно, и Серега сунул туда руку – его шарящие пальцы мгновенно погрузились в жесткую, кудлатую шерсть Бровка…

Собаку била крупная дрожь. Горячий, как у больного, нос ткнулся в хозяйскую руку.

– Ну ты чего, Бровко, чего? – растерянно поглаживая морду пса, пробормотал Серега.

– Ау-ув-ув! – из пасти трясущегося Бровко вырвался сдавленный, едва слышный скулеж.

И в этот момент где-то невдалеке безнадежно и горестно заплакал младенчик.

Продолжая успокаивающе поглаживать пса, Серега прислушался – это в какой же хате? Ничего, сейчас кто услышит и успокоит малого… Но младенчик все плакал и плакал, рыдания нарастали, казалось, вместе со слезами из него выходит сама душа, исторгнутая неведомой, но невыносимой мукой. Серега помотал головой – вот уж фантазии дурные! Младенец продолжал рыдать.

Да что ж он, ничейный, что ли, на улице валяется, никто не подходит? Или мамка его к соседке на посиделки удрала да не слышит?! Во бестолковая! Серега по-взрослому сплюнул, решительно поднялся и пошагал к калитке…

Он уже не видел, как за спиной из будки высунулась кудлатая морда Бровка. Припадая на брюхо, будто чья-то огромная ладонь прижимала его к земле, пес попытался ползти за хозяином. И тут же в ужасе метнулся назад, в будку, вжался в заднюю стенку и снова забился в трясучке.

С громким и неприятным скрипом калитка захлопнулась за спиной. Серега нерешительно остановился. В непривычной сплошной темноте тыщу раз днем и ночью исхоженная деревенская улица казалась землей неведомой – сделаешь шаг и провалишься в яму с острыми кольями на дне, как в книжке про Африку, которую их классу читал учитель. Там такие ловушки делали черные люди-негры, которых угнетали белые буржуазные захватчики. Они с Демьянкой после той книжки тоже выкопали такую ловушку… Они с Демьянкой…

Изнутри как холодом окатило, а желудок скрутило в липкий болючий ком. Серега понял, откуда идет плач – от Демьянкиной хаты, вот откуда!

– Демьянка… – прошептал Серега, и ноги сами сорвались на бег. Вздымая босыми пятками тучу пыли, он бросился к опустевшему дому. Хотя какой же он опустевший, ежели плачет кто-то, да еще так горько? Плач приближался, словно не Серега бежал ему навстречу, а звуки напирали на мальчишку, разрастаясь, точно стена, окружая со всех сторон, заставляя ничего не видеть и не слышать, только эти безысходные рыдания. Задыхаясь, Серега ворвался на двор – непривычно грязный, весь в куриных перьях, отпечатках сапог и лепешках растоптанного зерна, перемешанного с коровьим навозом. Плач вдруг стих, но не смолк совсем, став тонким, как комариный звон, но теперь Серега был точно уверен, что сочится он из окон с сорванными ставнями. Серега кинулся к крыльцу…

Четыре ярко-зеленых огня вспыхнули в проеме распахнутой двери. Светились они парами: два нижних – маленькие, у самого пола, два верхних, наоборот, над Серегиной головой. Тонкая щель узкого вертикального зрачка прорезала все четыре огня, они моргнули – и пристально уставились на Серегу. Откуда-то снизу донеслось угрожающее, точно змеиное, шипение. Серега попятился, едва не свалившись с крыльца и чувствуя только одно желание – бежать, бежать как можно дальше!

Плач в хате взвился таким нестерпимым, душераздирающим отчаянием, что Серегу швырнуло обратно к двери, прямо на светящиеся огни. Его словно обдало холодным ветром и внесло прямо на середину горницы.

Точно по чьему-то приказу во всех четырех углах разом вспыхнули свечи, расцвечивая стены пляшущими черно-багровыми тенями.

– И что же тебе здесь надо? – послышался сзади негромкий, полный угрозы, голос. И снова шипение…

Медленно-медленно, чувствуя, как от ужаса немеет тело, Серега обернулся.

Позади него в дверном проеме стояла Ганька. Коса толстой змеей лежала на груди. Зеленые глаза казались разрезанными пополам черной линией зрачка. Ганька пристально глядела на мальчишку, а на плече ее, глядя точно такими же светящимися зелеными глазищами, сидел черный кот.

От облегчения у Сереги ноги дрогнули в коленках – Ганька, всего лишь Ганька, пусть странная, но знакомая, привычная… И ту же новая мысль заставила мальчишку насторожиться – как же он Ганьку в темноте не разглядел? Юбка-то на ней черная, а рубаха белая, как первый снег!

– Слышь, Гань… – невольно озираясь, словно надеясь найти в пустой хате помощь и защиту и пятясь от неподвижной девушки, пробормотал Серега. – Вроде как плачет тут кто…

Кот у Ганьки на плече изогнул спину, плотно прижал уши к голове, отчего враз стал похож на неведомую змеюку, раззявил рот с поблескивающими белыми клычками и злобно зашипел.

– Плачет? – незнакомым, каким-то гулким голосом переспросила Ганька. – Кому ж тут плакать?

И вправду, плач, назойливым комаром звеневший в ушах, вдруг разом смолк. Будто рыдающему младенчику шапкой заткнули рот. Серега закрутил головой по сторонам, разглядывая единственную горницу Демьянкиной хаты. Разбросанное по полу тряпье, раскуроченные сундуки…

– Сам видишь, нет тут никого, – сказала Ганька, и крупная капля пота скользнула по ее виску. – И спрятаться негде!

– Может, на горище? – спросил Серега, запрокидывая голову к пустому квадрату хода на чердак.

– Погляди, – разрешила Ганька – говорила она отрывисто, точно каждое слово давалось ей с трудом, плечи сгорбились, как под тяжестью…

Мгновение Серега пристально глядел на нее – что-то тут не так, ох не так! – потом по брошенной активистами лестнице взобрался наверх. Его голова медленно поднялась над чердачным полом… Выглянувшая из-за тучи луна залила маленькое горище переливающимся, как вода, серебристым светом. На полу валялись остатки прелой соломы, с заполошным писком мелькнула хвостом мышь… Скрипя ступенями, Серега спустился вниз. Уже не спрашивая Ганьку, взял свечу, заглянул в подпол. Пусто. Не осталось ни крынок со сметаной, ни плетенок чеснока, ни бутылей с домашней наливкой… И никаких плачущих младенцев!

– И что же ты там ищешь? – все тем же хрипловатым голосом с трудом спросила Ганька. – После товарищей активистов искать уже нечего, все подчистую вымели!

Серега почувствовал, как у него дыхание перехватило, а щеки от стыда аж горячими стали. Неужто она думает, он остатки Демьянкиного добра растаскивать пришел?

– Ничего я не ищу! – едва не плача от обиды, выкрикнул он.

Черная Ганькина коса метнулась, как крыло ворона, и нестерпимо сверкающие глаза нависли над ним, застилая весь мир.

– А раз так, то и шел бы ты отсюда! – скрипучим старушечьим голосом проскрежетала она. Ее пальцы, холодные, точно у покойницы, сомкнулись у Сереги на запястье, на него снова дохнуло ветром…