Коммуна, или Студенческий роман - Соломатина Татьяна Юрьевна - Страница 81

Заканчивались первые три сугубо теоретических года, все с нетерпением ждали клинических дисциплин, ещё не понимая, что самое лучшее студенчество – квинтэссенция его – уже остаётся позади. Юности свойственно подгонять течение времени, создавая в нём совершенно немыслимые водовороты. Антресоли набиты толстыми фолиантами, память – бессонными ночами перед дифзачётами и государственными экзаменами, которые не сдать, не сдать, не сдать! – потому что поначалу нормальная анатомия неподъёмна. Но не настолько, насколько сложна анатомия топографическая. И, кажется, уже всё… Но – нет! Резервы неисчерпаемы. Экзаменаторы – не исчадия ада. Они – такие же люди, как ты. Просто они уже это всё проходили. Им немного смешон твой страх, немного приятно своё – в твоих глазах – могущество, им немного грустно, что твои такие яркие страхи, сомнения, учения и победы для них – уже в прошлом. И уже никогда-никогда не повторятся. Ни у них и ни – уже – у тебя. Невозможно повторить первый рассвет, первое открытое море, первый запах жасмина и первый вход под своды анатомического театра.

Невозможно повторить.

Невозможно разлюбить.

Невозможно забыть.

Это прошито в каждом нейроне каждого, у кого был студенческий билет медицинского института.

Эх, остановить бы мгновение, когда оно прекрасно, – прав классик. Да вот только если бы ещё у людей был дар осознавать и принимать прекрасность и неповторимость того самого мгновения, что нуждается в остановке.

Уж простите автора за пафос. Он решил не нести эти благостные речи от лица Полины Романовой, потому что ей пока всего лишь девятнадцать, и у неё муж, с которым она скоро разведётся, Тигр, Примус, и вся жизнь впереди. И она ещё просто не видит всего этого, потому что то, что для автора уже было, для героини – текущий момент. «Лицом к лицу лица не увидать». Для этого надо, извините, «Отойти в сторону и посмотреть».

Лирическая пятиминутка искренних благодарностей и отдушевных благоглупостей закончена.

А основные персонажи нашего густонаселённого коммунального и – что в контексте данных глав важнее – студенческого романа вот уже скоро-скоро отправятся на курс четвёртый. И из-под комфортабельных сводов и уютных, практически домашних классов главного и анатомического корпусов, ветхих зданий второй городской клинической больницы с по-родственному близким чуть не каждому студенту теоретическим профессорско-преподавательским составом переберутся на многочисленные одесские…

Клинические базы

Вернувшись в свою отдельную комнату коммунальной квартиры с паспортом, «украшенным» двумя штампами – о замужестве и о разводе, с Тигром (довольным – дальше некуда), Полина вновь окунулась в бытовые неудобства и безденежье. Как ни странно – она даже была этому рада. За время брака с Глебом она отъелась и весила – страшно представить! – пятьдесят шесть килограммов. Свинья! Очень сложно оставаться стройной, подвижной, всегда немножко на взводе, всегда в непонятной, но осязаемой готовности к чему угодно, когда вот он, холодильник, набитый деликатесами. Когда вот они – уютный диван напротив телевизора, кровать размером с аэродром вкупе с отменной библиотекой. И ванная с бесперебойной горячей водой (почти ни у кого нет – бойлер!) и пеной.

Полина восстановилась в своих санитарских правах в отделении травматологии железнодорожной больницы и уже скоро-скоро снова стала воспринимать возможность принять полноценный душ на работе как дар божий. А овсяную кашу с кефиром из вёдер пищеблока – куда вкуснее печени трески и чёрной икры. Потому что аппетит вернулся, а килограммы – наоборот – ушли. И потому что жизнь снова стала донельзя подвижной. В том числе – и благодаря расписанию занятий.

Первая пара у студентов четвёртого курса могла быть на Слободке, в ГКБ № 11, бывшей областной. Вторая – в лучшем случае тут же, на Слободке, – в больнице психиатрической или детской областной, или, например – в онкологическом диспансере. От одиннадцатой до психиатрической было всего ничего – метров двести. Да и до детской не так уж обременительно – с километр пешком. И до онкодиспансера – всего три. А если мимо «зоновского» отделения психушки и через кладбище – ещё и срезать можно метров пятьсот. Но это в лучшем.

Если у деканата хватало терпения, тщания и ума составлять расписания, учитывая то нехитрое обстоятельство, что студент – тоже человек. А деканату, чаще всего, вышеперечисленного не хватало. Поэтому первая пара могла быть на Слободке, вторая – на посёлке Котовского, а третья – на Тенистой, затерянной в дебрях Большого Фонтана. Или так: первая – на Малиновского, в десятой ГКБ, вторая – на посёлке Котовского, в новой областной больнице, а третья – на Слободке, где вечером так страшно, что надпочечники от адреналина сводит. Если первая пара была на посёлке Котовского – это было ещё за счастье, хоть и очень далеко. Потому что утром с площади Мартыновского сто семьдесят седьмой автобус отправлялся практически пустой. Гораздо хуже, нежели Полине, приходилось тем студентам, что проживали не в центре города, а в спальных районах – на том же посёлке Котовского, более известного как Поскот. На первые курсы они всегда приезжали помятые, потоптанные, вспотевшие, частенько даже – трагедия всех юных дев – в порванных колготках, а то и чего похуже. Счастьем ходить в институт пешком обладали очень немногие. Так что езде «против основного потока» Полина радовалась. А вот если первая пара была на Слободке… Приходилось тащиться на конечную остановку пятнадцатого трамвая и штурмовать его вместе со всей толпой санитарок, медсестёр, врачей и студентов, стремящихся туда же. Кроме пятнадцатого трамвая на Слободку тащился ещё только старенький кряхтящий автобус, но он отходил от улицы Пастера и студентами был наполнен только в том случае, когда на Слободке случалась вторая и третья пары. Да и то – от института предпочитали на Слободку ходить пешком. И тебе прогулка, точнее: кардиотренировка – вверх-вниз, с горки – под горку. И никаких гематом.

Перерывы между парами, разумеется, были большими – никак не менее часа – с учётом времени на добраться. Но добирались далеко не всегда и далеко не все. Кое-кто ленился, иные – по обстоятельствам.

И после этого безумного метания по городу Полине, да и многим другим, надо было ещё и на работу – пару ночей в неделю плюс выходные. Тому же Примусу, например. И Кроткому, который устроился в реанимацию областной больницы – той самой, на Поскоте. А учитывая, что проживал Вадя в общаге на Малиновского…

Позже, к семестру второго полугодия, какой-то умник догадался ввести новую, более лояльную к студентам, систему – первые пары стали делать сдвоенными – например, утром две пары нервных болезней на Свердлова, а третья – лекция в аудитории инфекционной больницы. Чуть позже была введена и «модульная» система обучения, когда целую неделю студенты посещали лишь одну кафедру и лекции, и практические занятия были по одному и тому же предмету в одном и том же месте. Но это потом… Четвёртый же, пятый и шестой курсы студентки Полины Романовой и её соучеников были нескончаемым праздником хаотичных метаний по городу. И частенько после третьей пары, заканчивающейся к пяти вечера, надо было брать ноги в руки и к двадцати ноль-ноль тащиться на ночное дежурство.

Тому, кто знаком с «медицинским антуражем» лишь по выхолощенным отечественным развлекательным сериалам, где интерны бродят по некой вакуумно-сферической больнице из хирургического отделения в родильное через дерматовенерологическое в уличных ботинках, офисных костюмах и галстуках, поверх которых накинут белый халат, – и близко не представить, каково оно там на самом деле. Те, кто предпочитает сериалы заграничные, где очередной клуниобразный красавчик в зелёной пижаме или хаусоподобный харизматик с брезгливым выражением некрасивого лица спасают, остря (или острят, спасая), тоже весьма и весьма далеки от реалий. Как нынешних, так и конца века двадцатого. Хотя, полагаю, для студентов – настоящих, а не телевизионных – мало что изменилось с тех пор.