Странный генерал - Коряков Олег Фомич - Страница 50

– А себе?

– Я не хочу. Поближе к ночи выпью, чтобы взбодриться. Просто так посижу с вами. – Обтянув подолом платья ноги, она присела рядышком, охватила руками колени, задумчиво склонила голову.

Петр помаленьку отхлебывал горячий кофе и украдкой поглядывал на нее. Было Елене Петровне на вид не больше тридцати, по манерам, по разговору видно, что из интеллигентных, может, дворянка. Что заставило ее, бросив дом, отправиться в неведомую Африку на поля сражений, переносить все тяготы походной жизни, возиться с ранеными?

– Что-то писем из дома давно нет, – сказала она, и Петр отставил чашку. – Сынишка у меня там остался. Вчера десять лет исполнилось. – Улыбнулась грустно. – Тоже хотел в буры записаться. Это в России повсеместно. Самая горячая симпатия к бурам. Видно, так уж устроена русская душа: крошечный народ, всего четыреста тысяч человек, навалился на него могучий враг – несправедливо, а несправедливости сердце русское не выносит. Особенно когда о других речь идет – не о себе… Да! Я вам не говорила. Был у меня на перевязке уралец один. Никитин. Поручик тридцать седьмого Екатеринбургского полка. Вы же из-под Екатеринбурга.

– Где он, у кого?

– Извините меня, глупую, не удосужилась спросить. Но где-то здесь, под Ледисмитом. Славный молодой человек. Впрочем, как и все вы, с такой же вот бородой, в бурской одежде. Руку ему прострелили. Перевязал – и снова на позиции.

– Что ж, каждый человек в бою нужен.

– Дружок ваш еще не вернулся?

– Нет, задерживается что-то.

У раненых вскрикнул кто-то, потом застонал громко и надсадно. Елена Петровна метнулась в палатку.

Быстро накатывались густые сумерки. Попискивали москиты. Неясный, глухой шумок от костров, где ужинали буры, шел по роще.

Петр налил себе вторую чашку кофе. Выпил залпом, закурил. На душе было смутновато.

Может, просто он устал? Может, подсознательно тревожился за Дмитрия? Или мутил еще душу какой-то осадок после кригсраада? А осадок-то был. Петр не попросил слова на совете, не хотелось вылезать со своим мнением: и воин-то незрелый, и почти чужак. Но высказаться хотелось. Видно, все же в нем было что-то от настоящего военного. Не просто солдатское – больше. Он теперь нередко ловил себя на том, что на позиции, расположение войск, их передвижение и боевые маневры смотрит словно бы не глазами рядового офицера, а как наблюдатель некой третьей стороны, которому известны и понятны и намерения воюющих, и хитрости их, и просчеты.

Ну, не высказался на кригсрааде, так, может, поговорить с Луисом Бота? Нельзя так воевать. Пассивность до добра не доведет. И к чему, спрашивается, влезли на чужую территорию да и окопались? Оставить бы оборонительные заслоны на рубежах республик, а главной силой, конными ударными отрядами трепать и бить врага, гнать его и громить. Всех женщин и детей с обозами отправить в тыл – мешают только. Армию регулярную создать – вот что надо. Обучать. Дело не в военной форме – дело в организации вооруженных сил.

Но уместно ли соваться со своим уставом в чужой монастырь?.. Однако совсем ли чужой? Ни одного корешка в этой земле. Так уж и ни одного? А дело? А друзья? А желание оборонить эту страну от наглых завоевателей? Разве идеи, захватившие тебя на этой земле, не могут быть теми корнями, что и питают, и вяжут к почве?

Неслышно подошел Каамо, опустился на корточки.

– Мы не поедем отсюда, Питер?

– Ты поел?

– Я поем дома.

Из палатки вышла Елена Петровна. Оказывается, Давыдов прислал записку: вернется только утром.

– Ну что ж, увидимся с ним в следующий раз. – Петр встал.

– Может, заночуете? – Простецким, каким-то домашним движением она поправила косынку, улыбнулась смущенно, как чем-то проштрафившаяся хозяйка.

– Спасибо, Елена Петровна. Мы поедем. До свиданья! – Это Петр крикнул уже из седла.

Генри Гловер имел все основания пребывать в отличном настроении. Судьба была к нему благосклонна. Жестокое поражение англичан на Спионкопе не заслонило от командования отваги молодого лейтенанта, и он получил обещанный орден. В боях за славу и могущество империи погиб не один Вальтер Окклив, – африканская земля принимала товарищей Генри десятками, а он был жив и не ранен. В том, что его рота одной из первых заняла бурские траншеи на правом, южном берегу Тугелы, тоже была видна добрая рука провидения. Артиллерия вынудила буров отойти за реку, и солдаты Гловера вошли в окопы без единого выстрела. В донесении было указано, что капитан Генри Гловер был одним из первых, кто ворвался на позицию противника.

Да, он имел основания быть настроенным превосходно, не стремиться более под нежную опеку матушки и не проклинать всуе военный колледж в Санхерсте. И все же Спионкоп и бегство с высот Звардранда не могли не напоминать о себе. Капитан Гловер панически боялся каждого нового дня. Ведь Тугелу еще предстояло форсировать, а за Тугелой были буры. Свой страх он старался подавить виски и замаскировать бравадой.

Войдя в блиндаж к батальонному командиру, Генри присел на барабан и, отирая пот, снял каску. Спросил небрежно:

– Как вы думаете, Джемс, скоро мы махнем на тот берег?

Майор Лесли ответил не сразу. Он рассматривал позиции противника в бинокль и что-то помечал на карте. Наконец батальонный повернулся, глянул на капитана и отложил бинокль.

– Похоже, буры начинают возводить форты, – сказал он и ответил на вопрос: – Едва ли они успеют закончить.

– Мы двинемся раньше?

– Вам так не терпится?

– Кому же терпится! Сколько можно сидеть на этом берегу, не смея опрокинуть мужичье!

Лесли усмехнулся:

– Да что-то они не очень опрокидываются. – И скаламбурил: – Может, лучше опрокинем по стаканчику?

– С удовольствием! – откликнулся Гловер.

Но получить это удовольствие он не успел, и, наверное, это тоже был знак судьбы, так как вскоре, хотя пока он и не знал этого, ему предстояло явиться к начальству, а начальство уже начертало дальнейшую кривую его карьеры, и кривая эта была довольно крутой.

Выпить они не успели потому, что вдруг раздались выстрелы и крики. Офицеры разом выглянули из блиндажа.

Через Тугелу с английской стороны поспешно перебирался вброд какой-то здоровенный полуголый негр на коне. По нему и стреляли. Лошадь рухнула, негр успел соскочить, вода была ему чуть выше пояса. Исполинский негр. Он побежал к бурскому берегу, прыгая из стороны в сторону, и солдатам, конечно, было нелегко в него попасть.

Вода ослепительно сверкала на солнце, и так же сверкала мокрая широкая спина негра.

– Сержант Метьюс, пулемет! – заорал Лесли.

А перебежчик уходил все дальше.

Пулемет хлестнул короткой, потом длинной очередями. Всплесков от пуль не было видно: река бурлила и без них. А негр упал. Он тяжело плюхнулся в воду, и она понесла его большое темное тело.

Выстрелы стихли.

Вдруг негр вскочил и ринулся к берегу.

– Перехитрил! – Майор выругался.

Опять рванули воздух выстрелы. Но теперь за перебежчика вступились бурские артиллеристы. Меткие, черти, они вбили стрелков в окопы, не давали высунуть головы.

– Ну вот, из-за какого-то кафра… – недовольно пробурчал Гловер.

Негр тем временем, сделав несколько отчаянных прыжков, добрался до берега, метнулся в сторону и юркнул в кусты.

Лесли хмурился: человек перешел фронт на участке его батальона, могут быть неприятности.

В блиндаж просунулся ординарец командира бригады:

– Разрешите, господин майор? Капитана Генри Гловера вызывает господин полковник…

…Он вернулся лишь через несколько часов. На лице еще бродили следы некоторой растерянности и смущения не без оттенка радости.

– Поздравлять? – прищурился Лесли.

– Право, не знаю, Джемс. Думаете, почему я так долго? Являлся к самому Буллеру.

– Ого! Уж не в адъютанты ли к нему? У вас такой вид…

– Нет, не в адъютанты. Давайте-ка все же выпьем… Я назначен начальником особого отряда по обеспечению безопасности. – Нотки довольства и гордости, как ни сдерживал их Гловер, прорвались.