Песни каторги. - Гартевельд В. Н. - Страница 18

18

4.  Уж ты воля, моя воля, воля дорогая,  Ты воля дорогая, девка молодая!  Девка по торгу (или: во Москве девка) гуляла —  красоту теряла;  Красоту девка теряла (платочек украла),  в острог жить попала;  Скучно, грустно красной девке в остроге сидети,  Во неволюшке сидети, в окошко глядети.  Мимо этого окошка лежит путь-дорожка.  Как по этой по дорожке много идут-едут.  Моего дружка, Ванюши, его следу нету.  За быстрою за рекою мой Ваня гуляет,  Там мой Ванюшка гуляет, товар закупает,  Товар Ваня закупает купеческой дочке.  Уж и то-то мне досадно, хоть была бы лучше!  Разве тем-то она лучше, что коса длиннее,  Что коса у ней длиннее и брови чернее. 5.  Не рябинушка со березонькой  Совивается.  А не травонька со травонькой  Соплетается. Как не мы ли, добрые молодцы,  Совыкалися.  Как леса ли, вы лесочки,  Леса наши темные!  Вы кусты ли, наши кусточки,  Кусты наши великие!  Вы станы ли, наши станочки,  Станы наши теплые!  Вы дружья ли, наши дружья,  Братцы-товарищи!  И еще ли вы, мои лесочки,  Все повырубленные!  Все кусты ли, наши кусточки,  Все поломанные!  Вы станы ли, наши станочки,  Все разоренные!  Все дружья наши, братцы —  Товарищи посажены,  (Остался один товарищ —  Стенька Разин сын).  Резвы ноженьки в кандалах заклепаны.  У ворот-то стоят грозные сторожи,  Грозные сторожи — бравые солдатушки.  Никуда-то нам, добрым молодцам,  Ни ходу, ни выпуску,  Ни ходу нам, ни выпуску  Из крепкой тюрьмы.  Ты возмой, возмой, туча грозная,  Ты разбей-ка, разбей земляны тюрьмы! 6.  Не от пламечка, не от огнечка  Загоралася в чистом поле ковыль-трава;  Добирался огонь до белого до камешка.  Что на камешке сидел млад ясен сокол.  Подпалило-то у ясна сокола крылья быстрые, Уж как пеш ходит млад ясен сокол по чисту полю.  Прилетели к ясну соколу черны вороны;  Они граяли, смеялись ясну соколу,  Называли они ясна сокола вороною:  — Ах, ворона ты, ворона, млад ясен сокол,  Ты зачем, зачем, ворона, залетела здесь? Ответ держит млад ясен сокол черным воронам:  — Вы не грайте, вы не смейтесь, черны вороны!  Как отрощу я свои крылья соколиные.  Поднимусь я, млад сокол, высокошенько,  Высокошенько поднимусь я по поднебесью,  Опущусь я, млад ясен сокол, ко сырой земле;  Разобью я ваше стадо, черны вороны,  Что на все ли на четыре стороны;  Вашу кровь пролью я в сине море,  Ваше тело раскидаю по чисту полю,  Ваши перья я развею по темным лесам.  Что когда-то было ясну соколу пора-времячко,  Что летал млад ясен сокол по поднебесью;  Убивал млад ясен сокол гусей-лебедей,  Убивал млад ясен сокол серых уточек.  Что когда-то было добру молодцу пора-времячко,  Что ходил гулял добрый молодец на волюшке,  Что теперь добру молодцу поры-время нет.  Засажен сидит добрый молодец во победности:  У злых ворогов добрый молодец в земляной тюрьме.  Он не год-то сидит, добрый молодец, и не два года,  Что головушка у добра молодца стала седешенька,  Что бородушка у добра молодца стала белешенька.  А все ждет-то он, поджидает выкупу — выручки:  Был и выкуп бы, была выручка, своя волюшка,  Да далечева родимая сторонушка!

Два последних стиха приставлены из другой песни; без них она поется вся в целом виде на Урале. В нашем сборнике песен она восполняет недостающее и забытое на нерчинских заводах в той песне, которая помещена нами в тексте 2-й главы «На каторге», а записана за Байкалом.

В России сохранилась в народной памяти еще следующая песня, отвечающая содержанием своим многим тюремным песням:

7.  Из Кремля, Кремля крепка города,  От дворца, дворца государева,  Что до самой ли Красной площади  Пролегала тут широкая дороженька.  Что по той ли по широкой по дороженьке,  Как ведут казнить тут добра молодца,  Добра молодца, большого боярина,  Что большого боярина — атамана стрелецкого,  За измену против царского величества.  Он идет ли, молодец, не оступается,  Что быстро на всех людей озирается,  Что и тут царю не покоряется.  Перед ним идет грозен палач,  Во руках несет остер топор,  А за ним идут отец и мать,  Отец и мать, молода жена.  Они плачут, что река льется,  Возрыдают, как ручьи шумят,  В возрыдании выговаривают:  — Ты, дитя ли наше милое,  Покорися ты самому царю.  Принеси свою повинную;  Авось тебя государь-царь пожалует,  Оставит буйну голову на могучих плечах.  Каменеет сердце молодецкое,  Он противится царю, упрямствует,  Отца, матери не слушается.  Над молодой женой не сжалится,  О детях своих не болезнует.  Привели его на площадь Красную,  Отрубили буйну голову,  Что по самы могучи плеча.

Сохранились и песни, завещанные волжскими и другими разбойниками, некогда наполнявшими сибирские тюрьмы в избытке. Ими же занесены и забыты многие песни и в сибирских каторжных тюрьмах, где успели эти песни на наши дни частью изменить, частью изуродовать, а частью обменять на другие. Свободное творчество не получило развития; причину тому ближе искать в постоянных преследованиях приставниками. Песня в тюрьме — запрещенный плод. Дальнейшая же причина, естественным образом, зависит от тех общих всей России причин исторических, которые помешали создаваться новой песне со времен Петра Великого. Вначале вытесняли народные песни соблазнительные солдатские (военные), в которых ярко и сильно высказалось в последний раз народное самобытное творчество (особенно в рекрутских). С особенною любовью здесь приняты и особенным сочувствием воспользовались песни рекрутские и в сибирских тюрьмах: и «По горам, горам по высоким, млад сизой орел высоко летал», и «Как по морю-моречку по Хвалынскому», и «Не шуми-ка ты, не греми, мать зелена дубравушка {3} . Затем растянули по лицу земли русской войска в то время, когда уже познакомились они с деланною, искусственною и заказною песнею; потом завелись фабричные и потащили в народ свои доморощенные песни, находящиеся в близком родстве с казарменными; на- конец, втиснули в народ печатные песенники с безграмотны- ми московскими и петербургскими виршами, с романсами и цыганскими безделушками. Но в солдатских и фабричных песнях уже утратилась старая, ловкая грань и заявилась новая, фальшивая, а потому и не мудрая. Да пусть живет и такая, когда нет другой: на свободе песня творится, на воле поется, где и воля, и холя, и доля, а обо всем этом в тюрьмах нет и помина. В сибирских тюрьмах есть еще несколько песен, общеупотребительных и любимых арестантами, несмотря на то, что они, по достоинству, сродни кисло-сладким романсам песенников. Решаюсь привести только три в образчик и в доказательство, что другие, подобные им, и знать не стоит.