Шальные миллионы - Дроздов Иван Владимирович - Страница 47

Смолкла музыка и стало как-то подозрительно тихо. Но вот раздался топот, словно бежали лошади. И визг девиц, крик: «Не хочу! Не надо!..» И вновь — тихо. Жутковато стало Анне. Слышала, как по коже бегут мурашки. «Они войдут и ко мне. Лупоглазый Шалопай, «козлиная борода» и с ними другие парни… Господи, да зачем же Костя послал меня сюда? Сказал: «Иди. Увидишь там многих. Нам надо их знать». Он что же, не знал их нравов? Что они пьют и колются?»

В гостиной она видела сгорбленную фигуру Макса. Да, это был он, ходил в тот, дальний коридор, где было много парней и девиц. А, кстати, сколько же их тут? И почему никто не общается с Ивановым и с этим… лупоглазым Шалопаем? Только один крутится возле них — «козлиная борода», и еще девочки-подростки. Хорошенькие, подобраны одна к другой. Деньги! Им платят много денег. Бедные девчонки!..

Стало вдруг страшно при свете. Потушила лампы, одну за другой. Прошла к окну в дальнем углу комнаты, встала за диваном. Жизнь во дворике замерла. Впрочем, нет, — въехала машина, одна, другая, третья, выстроились в ряд у стены. И из них высыпали и куда-то метнулись тени.

Дверь с шумом раскрылась. Включили люстру и Анюта увидела целую толпу молодых людей. Впереди Шалопай, за ним два рослых узколобых парня и сзади две девицы. Один парень держал шприц и двигался к Анне. Она в ужасе отпрянула в угол, и в тот же момент раздался истерический крик:

— Нет! Не дам!

Кричал Шалопай. Он выбежал на середину комнаты, расставил руки, заслонил Анюту. К нему подошел парень, — тот, что без иглы, пытался отстранить с дороги, но Шалопай с размаху двинул его по лицу. Парень качнулся, но устоял. Ему на подмогу выдвинулся другой, и они оба пытались унять, убрать с дороги Шалопая, но он кричал:

— Не дам, не позволю, — пошли прочь, подонки! Девчонка мне нравится, она моя, — вон отсюда, сволочи!

И в раскрытую дверь:

— Козел! Козел!.. Где ты там? Зови охрану! Вбежал дядя с козлиной бородкой. Подошел к Шалопаю, сказал, — и Анна слышала:

— Это люди Иванова. Там, в библиотеке, посадили на иглу жену хозяина, он приказал и эту…

— Позови наших людей! Я приказываю, слышишь?..

— Нельзя. Успокойтесь, закипит разборка. Нельзя допустить…

Между тем два парня, и один из них со шприцем, приближались к Анюте. Она решила, что пустит в ход свой перстень, уложит одного, второго… Потом набегут другие, но это потом, а сейчас…

И она машинально подняла к груди руку с перстнем, кровь в висках застучала. Видела, как под натиском парней, защищая ее, пятится Шалопай. Вдруг он с криком бросился на переднего, выбил из рук шприц и ударил другого. Кричал:

— Подонки!.. Не дам, говорю! Она моя девчонка!..

«Что он говорит? — метались мысли в голове Анюты. — Я его девчонка! Почему?..»

На крики и возню в комнату входили другие парни, лезли, как из щелей, девчонки в мерцающих червленым серебром лосинах, шептались, шушукались. Пять-шесть парней подковой обошли Шалопая, но никто не посмел его тронуть. И Анюта, холодея от страха, спрашивала себя: «Кто же он такой?.. Почему они его боятся?..»

То была страшная минута, и неизвестно, чем бы она кончилась, если бы именно в этот момент в квартиру Иванова не ворвались люди, — много людей, с пистолетами, автоматами. И точно гром с ясного неба раздалось:

— Сдавайтесь! Вы арестованы. Руки!.. Руки, говорят!.. Незваных гостей как ветром сдуло. Остался один Шалопай. Повернулся к Анюте:

— Не выдавай. Прошу, не выдавай меня!

И спрятался за оконную штору. Анюта, повинуясь безотчетному чувству жалости и благодарности, заслонила его спиной.

— Все в порядке? Да? Подожди, родная. Мы берем банду Малыша.

То был голос Кости. Сказал и убежал. Еще пять-десять минут слышалась в квартире суматоха, бегали люди, кто-то кому-то кричал, подавал команды. Наконец, возня прекратилась, голоса смолкли. В комнату вошел Костя. В одной руке он держал пистолет, другую подал Анне:

— Скорее!

И уже в машине сказал:

— Взяли тепленькими, почти всю охрану Малыша и его исполнительного директора. К сожалению, сам Малыш ушел. Как сквозь землю провалился.

Анна слушала Костю как во сне, она была близка к обмороку. И даже теперь еще не понимала, что спрятавшийся за шторой в ее комнате лупоглазый Шалопай, так героически защищавший ее от источавшей наркотическую заразу иглы, и был тот самый Малыш — таинственный и грозный глава международной мафии.

Потом она об этом догадается, но не скоро признается Косте.

Ничего не случилось с Анной во время ивановского юбилея, насмотрелась она кошмаров, но Бог хранил нашу героиню, — невредимой вышла она из квартиры миллиардера. Но такой же ли удачливой будет ее дальнейшая служба в милиции? Вот о чем думала она, лежа у себя в кровати.

На тумбочке горел ночничок, тут же лежала купленная недавно книжечка о Горбачеве «Князь тьмы», но она не читала, не могла читать, — смотрела в темный каминный угол, и картины юбилейного вечера, сменяя одна другую, перемежались в памяти.

Шалопай… Он оказался хорошим парнем, дрался за нее, защитил от иглы. И хорошо, что спрятался у нее в комнате. Хоть чем-то ему отдарила.

А Нина? Ее «посадили на иглу». Свалилась где-то, не пришла, не могла прийти. Господи! Вдруг над ней надругались?.. Вспомнила, как говорят казаки: «Пьяна баба вся чужа».

От мысли этой жарко ей стало. Приподнялась на локтях, хотела встать и идти, но куда, зачем?.. Звонить?.. Но нет у нее телефона ивановской квартиры.

Точно прячась от кого-то, закрылась с головой одеялом. К горлу подкатил комок, полились слезы. Вот несчастье, вот где ее поджидали и ждут в будущем беды! И нет другого пути, — не уйдешь в сторону, не отвернешься. Ведь тут Костя. Она будет с ним. Это ее жизнь.

Представилась картина: ее убили в очередной переделке, хоронят, и рядом, у изголовья, стоит Костя и плачет. И она слышит его слова: «Прости, любимая. Не уберег, не сумел, — прости, ради Бога».

В ту ночь лишь под утро заснула Анна, но долго ей спать не дали. Часу в девятом позвонила Нина. Голос чужой, хрипловатый:

— Аннушка, радость моя, солнышко незакатное, ты как там, — цела, невредима?

— Со мной все в порядке. Ты-то как?

— О, господи! Обо мне нет речи. Я дома и сейчас звоню из квартиры с Литейного. Тут целый погром учинили. Мафию брали, Малыша искали. С ума можно сойти! Я-то ничего не слышала, — я гадость какую-то выпила, ром африканский. Но ты-то, — испугалась, поди, до смерти. Прости, родная, впутала тебя.

— Не беспокойся, я была в комнате, никто не досаждал. Слышала шум в гостиной, но не вышла и ничего не знаю.

— К тебе в комнату не заходили?

— Кто-то заглянул и почти тотчас же вышел.

— И Малыш не был?

— Нет, никто не был, — соврала Анна.

Нина заговорила тихо:

— Аннушка, милая, Сереженька где? Душа моя извелась. Чует мое сердце…

— Ах, Нина! Что ты там чуешь, — вон он с дедом во дворе дрова пилит. Раз пять спрашивал о тебе: где да что, да куда запропастилась. Втюрился в тебя парень. Шельма ты приворотная.

— Говори, говори, родная. Мне твои слова — бальзам на сердце. Передай ему, скажи, шепни на ухо: так он мил мне, так его полюбила — сил моих нет.

— Тихо ты. Вдруг подслушают.

— А и черт с ними! Хоть завтра уйду от них. Не по мне их жизнь: все чего-то ждут, кого-то боятся, трясутся — точно мыши летучие шуршат в темных углах. Ну да ладно. Я звоню по делу. Иванов спешно собирается за кордон. Говорит, поедем к отцу. Он дом в Европе купил, где-то на берегу Черного моря. Я хотела, чтоб и ты, и Сергей — с нами ехали. Иванов тебя знает, а Сергей пусть инкогнито. А?.. Родная, милая, уговори Сергея. Не могу без вас, со скуки сдохну. А?.. Уговори.

— Хорошо. Звони вечером.

На том разговор окончили, и в тот же момент на пороге появились Костя с Сергеем. Усталые, счастливые, — включили камин, сели в кресла. И оба загадочно, пытливо смотрели на Анну. Она не успела одеться, сидела перед зеркалом в халате и расчесывала волосы.