Цветы и железо - Курчавов Иван Федорович - Страница 66

— Куда? С ума сошла? Да ты понимаешь, что это такое?!

— Пусти! — прохрипела она. — Пусти! Я ее!..

Она вся дрожала, словно ее сильно знобило, слезы катились из глаз, но она уже не проронила ни слова.

— Успокойся, Танюшка, — попросил ее Поленов. — Ничего ты не сделаешь, а себя погубишь. Нельзя нам давать волю своим чувствам…

Перепуганный Калачников принес стакан холодной воды. Таня пила, обливая шерстяную жакетку. Она смотрела на Калачникова и Поленова бессмысленным, отсутствующим взглядом и, казалось, ничего не видела.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В два часа ночи Отто сменился с караула, передав пост ефрейтору, недавно прибывшему из Франции. Это был человек лет тридцати, низенького роста, со следами оспы на лице. Он был не в меру словоохотлив, и уже в первый день солдаты знали, что в предместьях Парижа ему достался богатый «клад», что он не поделился награбленным с начальником команды и офицер быстро избавился от подчиненного, не оценившего преимуществ службы на берегах Сены.

Ефрейтор двигался по тропинке медленно и настороженно. В России иначе нельзя: здесь, говорят, стреляют из-за каждого дома. Около крольчатника ефрейтор чувствовал себя в безопасности. За этим помещением высокая толстая стена. Автомат заряжен. В подсумке несколько готовых дисков. Попробуй сунься! Военнопленные не полезут под автоматную очередь. Он сам пересчитал их — все двадцать пять прошли перед его зорким оком.

Только вот холодно здесь, в России! Почему его загнали именно сюда, в Шелонск? В России есть места и потеплее… Такой мороз — ноздри склеиваются… «С нами бог» — написано на пряжке солдатского ремня. А может, бог с большевиками? Почему он не смягчит морозы, чтобы легче одолеть русских?.. — ходил и рассуждал сам с собой ефрейтор.

Позади что-то хрустнуло. Ефрейтор испуганно вздрогнул, взял на изготовку автомат. Что это? А неприятно было бы встретиться с партизанами! Они, говорят, здесь повсюду. Впрочем, возможность такой встречи исключена. Комендант получил подкрепление — кругом посты, а на мосту установлен станковый пулемет. Скоро в Шелонске будет совсем весело и безопасно: весной прибудет эсэсовская дивизия, а эти молодцы умеют устраивать свой отдых!..

И опять скрип! А может, это скрипят свои же собственные сапоги? Намерзли и скрипят. Ефрейтор встал на каблук и сделал полуоборот. Так и есть! Свои сапоги скрипят…

Он зашел за угол крольчатника, посмотрел на пустынную, будто вымершую, темную улицу, повернулся и не спеша двинулся по тропинке обратно. Но не сделал и пяти шагов, как глухой удар поленом свалил его с ног. В то же мгновение ему засунули в рот тряпку. Человек, сбивший немца с ног, взял его за воротник и поволок по тропинке к крольчатнику. Осторожно постучал в дверь.

— Что нужно? — спросили из-за стены.

— Тихо. Свои… От партизан, — приглушенным голосом ответил посланец Огнева, все еще держа ефрейтора за воротник.

Там забегали, зашептались, раздался тихий говор; дверь приоткрылась.

Партизан вошел в крольчатник, волоча за собой ефрейтора.

— Да пришиби ты его! — с гневом бросили из темноты.

— Ему хватит на первый случай.

Партизан встал посреди крольчатника и движением обеих рук показал, чтобы люди поплотнее окружили его. В крольчатнике было темно, и партизан не различал лиц. Заговорил тихо, но уверенно и властно:

— Командование партизанского отряда поручило мне вывести вас из города, товарищи!

— Сложная штука, товарищ! — сказал кто-то в толпе.

— Постов много, — подтвердил другой.

— Прежде чем начать эту операцию, мы вели разведку. Посты есть, но в центре города, — ответил партизан. — На глухих улицах никого лет. При выходе из города службу несут немцы и полицаи. Я вас проведу там, где стоит полицай. К нашему подходу он будет снят партизанами. На всякий случай я быстро переоденусь, — партизан показал рукой на немецкого ефрейтора, — и пойду в качестве охранника. Гитлеровцы редко проверяют документы у солдат, сопровождающих военнопленных. В лицо ефрейтора они почти не знают — он только что прибыл из Франции. Сохраняйте спокойствие и выдержку. Пойдем строем, по три человека в ряд.

— Нам терять нечего, кроме этого крольчатника, — попробовал кто-то шутить.

— Быстро, товарищи! — скомандовал партизан.

Коротки сборы у людей, не имеющих ничего, кроме грязной, потрепанной одежды. Едва партизан успел переодеться, как ему доложили, что все готовы к походу. Последним в строю стоял Сашок. Освети в эту минуту его лицо, сразу поймешь, что парень огорчен и встревожен. Но в сарае было темно.

Строй вышел, скрипнули ворота — и всё…

Впрочем, не всё: партизан, переодетый в форму немецкого ефрейтора, на полминуты задержался: он оставил под дверью Калачникова предмет, завернутый в темную тряпицу.

— Если он раньше не заметит, что тут лежит, от него останется одно скверное воспоминание, — тихо пояснил партизан.

В ночь побега Петр Петрович не спал. Продырявив синюю маскировочную бумагу, он смотрел на улицу. Она была безмолвной и тихой. Прошел ефрейтор, а через минуту мимо окна проковылял хромой Отто: теперь два часа он будет отдыхать. Калачников не заметил, как прокрался партизан. А когда увидел строй военнопленных под командованием ефрейтора — согнутых, унылых, усталых, недовольных (так нужно для отвода глаз!), понял, что план осуществляется. «Ефрейтор» что-то положил под дверью, — это тоже по плану, теперь выходить из дому нельзя.

Итак, пленные бежали и, вероятно, находятся в безопасности. Сейчас Петра Петровича больше всего беспокоил Сашок. Как у него? Осуществил свое намерение или передумал в самую последнюю минуту?

Сложно, очень сложно было решить с ним вопрос. Храбрый парень, он мог пригодиться в Шелонске. Для чего? На этот вопрос и Поленов пока не ответил. Огневу требовался, сноровистый и самоотверженный боец, обязанный войти в доверие к немцам. Сашок с его ненавистью к врагу был тем человеком, на кого можно положиться в наитруднейшей обстановке.

Он долго не соглашался оставаться здесь, в тихой заводи, как он называл Шелонск. Ему нужны были партизаны, в рядах которых он мог сразиться с врагом; его могла успокоить только месть — за себя, за отца, за сестренку.

Сдавался он неохотно, обдумывая каждый свой шаг. Самым страшным для него было то, что для товарищей, не знающих истинной причины его задержки в городе, он сразу же становился самым последним негодяем.

«Огнев передал: это очень нужно для Родины! Не может он оставить для такого дела любого человека. Остаться должен самый лучший, самый надежный. И обязательно — сапер!» — говорил вчера Калачников приунывшему Сашку. Парень в конце концов согласился, составил даже план своих действий…

А план таков: где-то у леса Сашок под видом отправления естественных надобностей отстанет от группы. Руководствуясь принципом «семеро одного не ждут», строй продолжит свой марш, а партизан прикажет Сашку догонять остальных. Но он догонять не будет. Он поверх нет к Шелонску и сообщит первому немецкому или полицейскому посту, что военнопленные бежали из крепости, что он не захотел переходить к партизанам и, найдя причину, отстал. Пусть немцы объявляют тревогу: догнать бежавших или причинить им урон они уже не смогут, лес надежно прикроет их… Что касается Сашка, то можно будет надеяться на доверие со стороны коменданта: предателей фашисты ценят. В лагере он не имел замечаний, о его пребывании в крепости немцы тоже не знают ничего плохого.

…За окном проковылял Отто. Значит, прошло два часа после смены. Вскоре солдат вернулся. Он почти бежал, припадая на хромую ногу. Направился было к крылечку дома, но остановился, подскочил к окну и неистово забарабанил. Петр Петрович сразу на стук не отозвался: пусть Отто подумает, что старик крепко и безмятежно спит. Стук повторился, громкий и частый. Калачников поднял бумагу и посмотрел в окно. Отто кричал и показывал на форточку. Старик потянулся и открыл ее.