Коричневый дракон - Эльтеррус Иар - Страница 54

И если среди расходного материала оказывалась женщина, то Рифальд испытывал огромное удовлетворение, сродни сексуальному возбуждению, когда принимался за обработку несчастной. Он представлял, что перед ним находится его мать, и вымещал на бродяжке всю накопившуюся злобу. Хус неизменно оставался зрителем подобных развлечений Рифальда, комментируя и поощряя его действия. Слыша похвалу наставника, Рифальд усердствовал еще больше.

Через пятнадцать лет с момента начала обучения в доме Хуса Рифальд полностью забыл о своей прежней жизни и даже имени матери не мог вспомнить. Его душа и сердце стали черными, как та магия, которой он обучался. И чем больше проходило времени, тем сильнее становился Рифальд. Он чувствовал, что вскоре превзойдет по силе своего учителя. Понимал это и сам Хус, но продолжал делиться знаниями и увеличивал часы работы в пыточной.

Прошло еще пять лет, и Танука разделила с Рифальдом свое ложе. Хус знал об этом, но молчал. Рифальд не испытывал к кукольной девочке каких-либо чувств, ему просто необходимо было удовлетворять свое мужское начало. Иногда, чтобы завести себя, он избивал девушку до полусмерти. При этом ученик мага бил, не задумываясь, куда наносит удар. Порой он попадал ей по лицу, и, огромный фиолетовый бланш заливал глаз Тануке. Та молча терпела побои и ни разу не пожаловалась отцу на выходки Рифальда. Слепцом Хуса назвать было сложно, а синяки девочка не пыталась скрывать, но ее отец молчал, не говоря ученику ни слова. Его поведение вызывало у Рифальда небольшое удивление, но не более того.

Прожив еще семь лет в доме учителя, Рифальд окончательно понял, что перенял у Хуса все знания и даже успел превзойти его. Внутренняя уверенность собственного превосходства над наставником основательно разнуздала новоиспеченного мага. Он перестал относиться к Хусу с должным уважением, мог позволить себе отвечать резко и грубо и стал разговаривать с ним в снисходительном тоне. Танука, так та вообще перестала существовать для него как личность. Рифальд воспринимал девочку только в качестве предмета для удовлетворения своих потребностей.

— Любая женщина, — усмехаясь, говорил он своему учителю, — не более чем та же печь, которая нас кормит, метла, что убирает дом, или плед для укрывания ног в холодное время. Рассматривать ее как человека было бы смешно, так как разумением своим она находится на уровне собаки. И если она смеет строптивиться и высказывать личное мнение — нещадно бить, чтобы в другой раз неповадно было, чтобы даже не думала открывать свой рот.

— А если это твоя сестра, жена или мать? — возражал Хус.

— Жен-щи-на, — растягивая слоги, отвечал Рифальд.

— И поэтому ты не даешь ей ни малейшего шанса на право голоса?

Кривя губы в подобии усмешки, Рифальд развел руками.

— А как же любовь? — поинтересовался Хус.

— О чем ты? Это всего лишь блажь, выдумка, игра гормонов. Приведи мне хотя бы один пример, где влюбленные жили долго и, самое главное, счастливо. А? Ну давай, я жду.

Хус молча поправил резинку на волосах.

— Вот именно! — ткнул в его сторону пальцем Рифальд. — Нет таких примеров! Или жили они совсем-совсем мало, а если и долго, то уже не счастливо. Любовь — это чувство на два, максимум на три года, а потом все, сплошные претензии и недовольства. Поэтому не проще ли изначально относиться к данному чувству как к проявлению желания плоти и использовать вожделенный объект по его прямому назначению?

— Даже так? — усмехнулся Хус. — А если вожделенный объект не хочет, чтобы его использовали, тогда что?

— Когда ты покупаешь понравившегося щенка, его мнение спрашиваешь? Разве в этот момент возникает в твоей голове мысль: ах, а вдруг это милое создание не хочет, чтобы я стал его хозяином?

— Что за бред ты несешь?

— Это не я, это ты несешь бред, рассуждая о том, что у женщин необходимо спрашивать, чего она хочет, а чего нет! Все они — сучки и стоят на одной ступени с породистыми собаками. Захотел — купил, захотел — продал. Ни жалости, ни чувств к ним быть не должно. Стирать, убирать, готовить, ублажать — вот четыре основных функции женщины. Ну и рожать, когда кто-то хочет потомство.

— Ты уверен в своих суждениях? — склонив голову набок, спросил Хус.

— Абсолютно.

— Ну а если женщина окажет сопротивление, не станет подчиняться твоей воле, тогда что?

— Убить, — не моргнув глазом, ответил Рифальд. — Без эмоций, просто, как бракованный материал. Десять, сто, тысячу показательных казней, с предварительными пытками, и вряд ли потом найдется кто-то, кому захочется повстречаться с палачом.

— Эх, Рифальд, Рифальд. Это все лишь твоя бравада, пустые слова. Много за свой век я слышал подобных речей: пылких, кровожадных. Но как только доходило до конкретного действия, тут же убегали в кусты, поджав хвост.

Не говоря больше ни слова, Хус вышел из гостиной, но вернулся буквально через пару минут, ведя за руку сонную Тануку.

— Убей ее, — глядя пристально в глаза Рифальду, почти приказал он.

— Не сейчас.

— Я так и знал, — хмыкнул Хус. — Иди спать, дочка.

Рифальд сделал шаг к Тануке и, схватив за волосы, притянул к себе. Затем сорвал с девочки ночную сорочку и, резко наклонив, стал насиловать без каких-либо эмоций, прямо на глазах у ее отца. Она кричала и просила о пощаде, но Рифальд не обращал на это внимания. Но самым странным было то, что Хус даже не пытался остановить его.

После того, как Рифальд кончил, он достал из голенища сапога охотничий нож и молча перерезал девушке горло. Хрипя и обливаясь кровью, Танука упала на пол и, дергаясь в конвульсиях, через минуту умерла.

— Наша беседа возбудила меня, — вытирая нож, сказал Рифальд, — глупо было бы не снять напряжение.

— А меня, своего учителя, ты вот так же, без лишних эмоций, смог бы прирезать?

Подойдя вплотную к своему наставнику, Рифальд заглянул в его глаза. Где-то глубоко в душе он надеялся увидеть в них страх и просьбу о пощаде. Но как ни старался разглядеть желаемое, не получалось. Во взгляде Хуса сквозила усмешка и не более того. Рифальд почувствовал, как злоба горячей волной накрывает его полностью, не оставляя ни малейшей щелочки для дыхания. Он хотел, нет, он требовал всем своим существом, чтобы его боялись. Как жертва трясется при виде своего палача, как добыча, впадающая в состояние паники при взгляде на охотника. В это мгновение Рифальд понял — для него главнее всего власть. Безграничная, всеобъемлющая власть, заставляющая остальных трястись от страха при одном только упоминании его имени. И никогда, никому он не простит непокорного взгляда.

Короткий удар ножом, и на рубахе Хуса выступило алое пятно. Наставник вздрогнул, приложил руку к левому боку, где возникла жгучая боль. Рубашка становилась мокрой и чуть липкой. Хус посмотрел на ладонь — кровь окрасила ее в красный цвет.

— Молодец, — улыбаясь во весь рот, сказал он Рифальду. — Молодец. Значит, я не зря потратил на тебя столько времени. Ты оправдал мои ожидания, теперь ты готов. До этого попадались лишь пустозвоны, строящие из себя великих и ужасных. У которых слова всегда расходились с делом. Они не то что меня, они даже Тануку убить не могли. А ты вот как — молча, без лишних разговоров. Правда, дочка?

— Ага, — раздался слегка низковатый голосок девочки.

Вздрогнув, Рифальд обернулся. Как ни в чем не бывало девочка надевала ночную сорочку, поправляя растрепанные волосы. Она посмотрела на ошарашенного Рифальда и улыбнулась.

— Другие слабаками оказались, а ты молодец. Только за волосы зачем? Я бы и сама подошла.

— Да ладно тебе, — махнул в ее сторону Хус. — Ну, потянул, и что?

Рифальд перевел взгляд с девочки на ее отца. Тот заправлял в брюки рубашку, стряхивая с нее красное пятно. Кровяной след от удара ножом ссыпался с ткани, словно пыль. Рифальду стало немного не по себе. Не от вида воскресшей девочки и не от исчезнувшей крови — такие мелочи его не напрягали, он и сам бы смог бы выкинуть подобную шутку. Рифальд злился, что с самого начала не уловил подвох, а еще его насторожили слова Хуса о том, что он готов. К чему готов? Для чего готов?